Потянулись тревожные, с рванными снами, ночи, а за ними еще более тревожные пробуждения. Филипп боялся засыпать напротив зеркала и боялся просыпаться. Всякий раз ему казалось, что вот-вот и отраженный снова сделает что-то, чего не делал Филипп.
Он одновременно боялся и ждал этого – дневная тревога была еще сильнее и губительнее – каждую секунду он ждал возвращения болезни.
Постепенно он начал возвращаться к инструменту. Всякий раз Филипп отвоевывал у страха новый такт и когда вживую прошел «проклятое место», в тот же вечер позвонил в филармонию и договорился о репетиции. Ему вроде бы были рады, но кажется, уже начали забывать – на заднем плане кто-то играл второй Рахманиновский концерт.
Но старик не отчаивался. Всю эту ежедневную обнадеживающую суету, пульсирующую через кончики будто помолодевших пальцев, отравляла только одна мысли – ритуал еще не закончился.
Большой черный мешок, в который предстояло выманить отражение, Филипп спрятал под кроватью. Ложась спать, он всякий раз опускал руку вниз и, сжимая в ослабевающим с каждым его глубоким вдохом кулаке грубую ткань, засыпал.
Человек в зеркале делал то же самое.
Однажды ночью Филипп долго не мог уснуть, все думал, а если он вдруг умрет во сне, произойдет ли это с его отражением. Его бабушка говорила, что самая высшая благодать, умереть стариком в своей постели. Но о том, что будет, если смерть отразится в зеркале, ничего не сказала.
То ли в подступающем сне, то ли в ускользающем воспоминании старик увидел брошенный в заросший овраг мешок. Живой, беспокойный мешок.
Кто-то дергался в нем, пытался выбраться.
Он вновь увидел себя мальчишкой возле этого оврага. Вспомнил страх и отчаянную озлобленную решимость, когда спускался в тенистое дно, отбиваясь от крапивы. Вспомнил, как замахнулся толстой сучковатой палкой и ударил по мешку. А в нем было пусто. В замершем, осевшем на влажную землю, по-прежнему крепко завязанном мешке, было пусто, а в воздух поднялось облачко серебристой пыли. Тогда он даже решился развязать мешок и узнать, что весь он изнутри выпачкан этой пылью.
Только мальчиком он мог бояться и действовать одновременно, старику оставалось только бояться.
Филипп резко открыл глаза, неуютно завертелся в постели, стараясь прогнать воспоминания. Опустил руку, чтобы нащупать под кроватью мешок, но рука коснулась пустого пыльного пола. На долю секунды ему показалось, что рука эта снова жесткая и непослушная.
Испуганно заскулило сердце, старик откинулся на спину и тяжело мелко задышал. Окаменевшая грудная клетка не давала сделать полный вдох. Филипп повернул голову к зеркалу, чтобы убедиться, что конец придет одновременно, к ним обоим. Но в зеркале никого не было. Только смятая, пустая постель, отброшенное в ноги одеяло.
