На пьедестал удовольствий у Славика стала еда, причём конкурентов не осталось вовсе. Благо, что мама продолжала работать на том же месте. Он теперь не мог представить и дня без колбасного изделия. Славик любил всё от маленькой шпикачки и палочки варёно-копчёной до четырёхкилограммового, язык не повернётся назвать это чудовище так, батона «Докторской» в натуральной оболочке. А так же хлеб во всех его проявлениях.
– Он готов проглотить весь мир! – жаловалась мать знакомым при встрече.
После уроков Славик первым делом наведывался к холодильнику. Валя, если была дома, а не на танцах, тут как тут подбегала, грозила и даже била маленькими кулачками на мамин манер, но для подкожной брони Увальня всё оставалось нипочём. Он просто продолжал есть дальше. Когда же мама приходила с работы, заглядывала в холодильник, и, не досчитавшись львиной доли продуктов, ещё больше распалялась от рассказов Вали – жиденькому ремешку было, где разгуляться. Этот гад стегал словно хлыст, оставляя тонкие полосы на большом теле. Славик орал и страдал. Валя удалялась.
Но Увалень не мог по-другому. Большой организм требовал непрерывного восполнения белков, жиров и углеводов. Поэтому он всё чаще сбегал с уроков, тем самым убивая двух зайцев: ускользая от хулиганов и приближаясь к вожделенной еде. Но за прогулы мама не щадила. Она буквально впадала в ярость берсерка, вкладывая в движения ремнём всё больше злости. Затем Славика как обычно лишали ужина. А мама говорила что-то вроде:
– Он итак пожрал колбасы и хлеба на три дня вперёд, – и Увалень удалялся в свой уголок.
За ужином мама с Викой всегда смотрели сериал, так что это время стало самым тихим для Увальня. Кожа немного горела от ремешка, но приятная тяжесть в животе всё компенсировала.
После приготовлений ко сну, спать Валя ложилась на диване с мамой, оставляя брата одного в комнате. Любимую лампу сына мама давно разбила. Славик умолял, чтобы они не выключали телевизор.
– И как нам спать?! – кричала мама в ответ и отправляла Валю закрыть дверь.
Затем вдали из темноты до них доносился плач, плавно перетекающий в рыдания. Мама потихоньку закипала, а затем вставала, трясла, и, в конце концов, била Славика, будто этим можно кого-то успокоить. А тот в ответ мычал.
– Да сколько можно! Перед соседями стыдно! – смирившись, она ненадолго уходила, вернувшись, кидая в постель завиток его любимой заранее спрятанной «Краковской» и закрывала дверь со словами:
– На, только успокойся, – и он действительно успокаивался, вгрызался в середину колбасной дуги, таявший потихоньку шпик стекал тонкими струйками по крупному лицу, капая на постельное бельё, образуя объёмные жировые пятна. И Славик засыпал.
