Хотя Литтон сразу поддержала дело суфражисток, к насильственным акциям она переходила медленно. В 1908 году она спросила Эммелин Петик Лоуренс, можно ли помочь движению, не появляясь на трибуне вместе с другими соратницами. По ее словам, она не готова присоединиться к борьбе с полицией, а потому будет ощущать себя предательницей. Ее попросили использовать политические связи, чтобы пролоббировать для суфражисток статус политических заключенных. Она обратилась к знакомому депутату, который связался с министром внутренних дел Гербертом Глэдстоуном. Тот отказался ей помогать. Тогда она пошла в отделение полиции на Боу-стрит и попросила о встрече с начальником отделения. С ней обращались «преувеличенно любезно, милосердно и мило». Сложно представить, чтобы Энни Кенни, в рабочей робе, с ее ланкаширским акцентом, встретила такой же прием. Виктор, брат Констанс Литтон, был членом палаты лордов, и ее аристократическое происхождение добавило респектабельности сообществу суфражисток – так же как и участие в их движении крестницы королевы Виктории, англо-индийской принцессы Софии Дьюлип Сингх.
Энни Кенни приносила пользу по-другому. Панкхерсты сделали ее знаменосцем трудящихся женщин. В 1913 году она возглавила делегацию к Дэвиду Ллойду Джорджу[17]. С ней были также «продавщица рыбы», «угольщица», «прачка» и «портниха», которые рассказали членам парламента о том, как «девушки работают за 3 ¼ дайма в час, тогда как мужчинам платят 6 ½ дайма в час за ту же работу».
Литтон впервые задержали 24 февраля 1909 года за метание камней. «Я пришла встречать ее у дверей тюрьмы 24 марта с двумя детьми, – сообщала ее сестра Бетти в личном письме. – Когда я увидела ее, то поняла как никогда прежде, что Констанс больше не принадлежит нам. Она принадлежит своему союзу, и больше для нее ничего не существует». Другая ее сестра, Эмили, сказала то же самое своей тете в марте 1909 года: «Не нужно себя обманывать: нашей прежней Кон больше нет».
Ступая на тропу войны, леди Кон была готова к новому аресту. Но что-то ее тревожило: она не могла избавиться от ощущения, что к ней относятся слишком мягко, с оглядкой на ее высокий статус. После второго ареста она готовилась к принудительному кормлению и стояла у дверей в ожидании, зажав пальцами рот и ноздри. Но ее отпустили. Она чувствовала себя виноватой, потому что другие арестованные вместе с ней женщины сильно пострадали. Одну из них, чтобы накормить, привязали к стулу простыней и удерживали трое надзирательниц. Все слышали через стену крики узниц. «В Ньюкасле мне бесстыдно отдавали предпочтение, – писала Литтон, – и это побудило меня проверять, признают ли они мою исключительность инкогнито». Когда-то она хотела стать свободолюбивой Деборой в расстегнутом платье. Теперь она превратилась в Джейн Уортон. Констанс отправилась в универмаг и купила себе новую дешевую одежду; она подобрала пенсне и неказистую шляпку, срезала вышитые инициалы с нижнего белья. Фамилию она позаимствовала у некого Ф. Уорбертона, который написал ей письмо поддержки, когда она вышла из тюрьмы, а имя – у Жанны д'Арк.
