Приблизив лорнет к глазу, Джарвис посмотрел на министра внутренних дел сквозь стекло.
— Хотите меня уверить, что это убийство не имеет к вам никакого касательства?
— Никакого.
— Но этот несчастный был вашим кузеном.
На щеках министра выступили красные пятна.
— Мы не… поддерживали отношений.
— И его смерть никоим образом не связана с государственными делами?
— Нет, не связана.
Джарвис позволил лорнету упасть.
— Вы абсолютно уверены?
— Да!
Джарвис поднялся на ноги.
— Вы меня успокоили. Однако, если вдруг ваша уверенность пошатнется, вы, конечно же, сразу меня известите?
Челюсть Сидмута отвердела. Сейчас ему было далеко за пятьдесят, некогда темные волосы стали серебристыми, талия расползлась, руки и лицо выглядели мягкими и белыми, словно у изнеженной женщины.
А вот челюсть подошла бы мяснику или боксеру — решительному, сильному и драчливому.
— Конечно, — сказал он.
— Хорошо. На этом все.
Коротко поклонившись, министр вышел из комнаты.
Вскоре в дверях появился высокий темноволосый экс-майор из гусар, который дежурил в передней. Звали его Питер Арчер, наряду с несколькими бывшими армейскими офицерами он подвизался на службе у Джарвиса.
— Сидмут что-то скрывает, — сказал Джарвис. — И я хочу знать, что именно.
Слабая улыбка скривила губы поклонившегося майора.
— Да, милорд.
Надеясь, что у Пола Гибсона руки уже дошли до вскрытия трупа Престона, Себастьян повернул своих лошадей к лондонскому Тауэру, где ирландец держал небольшой хирургический кабинет под сенью мрачных средневековых крепостных стен, пятнистых от копоти.
Дружба между Себастьяном и бывшим полковым хирургом началась почти десятилетие назад, когда оба они носили военную форму и сражались за короля по всему свету: в Италии, в Вест-Индии и на Пиренееях. Затем пушечное ядро лишило Гибсона левой ноги ниже колена, заставив мучиться сначала от боли, а потом и от закоренелой опиумной зависимости. В конце концов он оставил армию и приехал сюда, в Лондон, где поделил свое время между хирургической практикой и преподаванием анатомии в городских больницах. Себастьян не встречал никого другого, кто бы так много знал о человеческом теле. Осведомленность Гибсона отчасти объяснялась многочисленными противозаконными вскрытиями, когда он препарировал трупы, похищенные с церковных погостов.
До этого января Гибсон жил один. Но теперь он допустил в свой скромный древний каменный домик близ операционной Алекси Соваж — красивую, загадочную и необычную француженку, которая тоже настрадалась в жизни.
