Мощным ускорением разложения традиционных и становления новых хозяйственных форм являлся сложившийся к тому времени в Европе капиталистический рынок, посредством которого разрушалась былая хозяйственная замкнутость отдельных стран и регионов. Складывавшаяся на этой основе новая общеевропейская экономическая система все более ориентировалась на возможности капиталистической мануфактуры, прежде всего в Англии и Голландии.
Однако капиталистическая мануфактура не имела количественного преобладания над преимущественно докапиталистическими формами общественного производства. Для понимания европейской истории XVII–XVIII столетий важно уяснить тот механизм сложного взаимодействия различных общественных укладов, который привел в конечном итоге к повсеместному утверждению капиталистических отношений. А этот механизм не исключал и такого на первый взгляд противоречащего ведущей тенденции эпохи явления, как утверждение к востоку от Эльбы крепостного права, приобретшего особо жестокие формы со второй половины XVII в. Он действовал и при обнаружившихся в Европе XVII в. признаках хозяйственного кризиса, сказавшегося прежде всего в свертывании внешнеторговой активности. Тема глубинной перестройки экономических и других общественных отношений является одной из важнейших тем данного тома.
Период, начавшийся в середине XVII в., был отмечен глубокими сдвигами не только в экономике, но и в политике. Собственно мануфактурной стадии капитализма в передовых странах Европы теперь соответствовали ранние формы буржуазного политического устройства. Вместе с тем изменения, происходившие в государственном строе большинства стран Европы, стали как бы прямым отрицанием принципов этой перспективной линии политического развития. Монархическая власть не только не была поставлена под вопрос, но, наоборот, тенденции к усилению абсолютистских режимов оставались преобладающими. Как же совместить историческую перспективу политической истории Европы с усилением абсолютистских режимов на большей части Европейского континента? В чем глубинная причина относительной устойчивости социально-политического строя большинства феодальных государств Европы в наступившее новое время? Такова вторая проблема, которую предстоит осветить в данном томе.
Наконец, глубокими и необратимыми в период мануфактурного капитализма были перемены в духовной жизни европейских народов. Наиболее крупным интеллектуальным сдвигом стала секуляризация взглядов европейцев как на природу, так и на общество: утверждение естественно-научной системы воззрений, базирующейся на успехах математики и механики. Суть этого эпохального переворота в общественном сознании европейских народов наиболее ярко проявилась на завершающем этапе «научной революции», отмеченной именами И. Ньютона и Дж. Локка. Огромная дистанция разделяет основы мировоззрения людей, живших в середине XVII в. и естественно-научные представления поколения, видевшего падение Бастилии. Столь же кардинальными были изменения в господствующих философских, экономических и социально-политических взглядах. Каким образом идеология Просвещения, зародившись в Англии, стране, уже пережившей буржуазный переворот, могла оказаться на континенте в своей основе идеологией, готовившей новую буржуазную революцию? Почему носители идеологии Просвещения могли полагаться на просвещенный абсолютизм как на реальную силу, призванную решать назревшие задачи общественного прогресса? В этих тесно взаимосвязанных вопросах заключена еще одна узловая проблема, стоявшая перед авторами настоящего тома.
