— Мне это нравится, — усмехается Итан. — Я в деле.
— Тебя никто не приглашал.
Он обнимает меня за плечи и сжимает.
— Я сам напросился, и ты не можешь меня изгнать. Ты застрял со мной на всю жизнь, Джон.
— Это мое наказание?
— Пошел ты, дружище. — он встает и протягивает мне руку. — Давай.
Я беру его, шатаясь, поднимаюсь на ноги и отряхиваю грязь с брюк и пиджака.
Сделав последний глоток из маленькой бутылочки, я позволил Итану выбросить ее.
— Иди первым, — говорю я ему. — Я подтянусь через некоторое время.
Он крепче сжимает мое плечо в последний раз, явно демонстрируя утешение, прежде чем отпустить меня и исчезнуть на другой стороне кладбища.
Джеймс, вероятно, нуждается в утешении Итана больше, чем я. Мой брат из тех, кто слишком много переживает, вроде как мои родители.
Я же, как наш дедушка. Дело не в том, что я ничего не чувствую, а в том, что мне трудно, даже невозможно, проявлять эти чувства.
С тех пор как компания отца начала испытывать трудности, я знал, что у меня нет выбора в том, чтобы быть тем, кто я есть. Возможно, я еще не закончил университет, но предложенные мной действия сработали лучше, чем то, что делал отец в течение многих лет.
Он может быть мягким, когда дело доходит до бизнеса, и это его самая большая ошибка. Если ты не волк, тебя съедят волки.
Джеймсу было наплевать на дела. Он доволен тем, что является звездой регби и проводит свою молодость, выпивая и трахаясь с женским населением.
Я пересекаю расстояние от забытой могилы до места, где происходит погребение матери. Я оплакиваю ее в одиночестве, а не на глазах у людей. Я скорблю о том, что она была слишком наивна для этого мира, о том, что она думала, что отдавать другим это ее цель, до такой степени, что иногда забывала о нас.
Между мной и Джеймсом не было никакого неправильного представления о том, кто был любимцем мамы. Она всегда смотрела на меня, нахмурив брови, всякий раз, когда я поражал ее фактами, которые она не ценила, например, тем, что отец больше не мог спонсировать ее благотворительные мероприятия.
Она не могла общаться со мной, и мы оставались такими. Однако, я думаю, она любила меня. Словно кто-то мог бы любить ребенка, в чьей нравственности они сомневались.
Мама считала меня слишком жестоким, в то время как я был слишком реалистичен, на ее взгляд.
