Выскочившую крысу он спокойно – ничего не случилось – задушил. Да та и не сопротивлялась: вяло рванулась и стихла, и Яков, отрезав её голову, выпил кровь. Из желудка повеяло мягким и душным – как прелые листья, в голове прояснилось, и он провалился с глубокую чёрную яму. В черноте её плавали обломки воспоминаний: безголовый эфиоп гнал через бездну, оставляя бархатный кровавый шлейф: улыбалась, прямо-таки каталась со смеху убитая крыса; от розовощёкой Лиды отламывались куски и летели в темноту; большой слизистый глаз показывался то здесь, то чуть выше – наблюдал: скорей бы! Завертелось, забилось – и снова перед глазами тёплое земляное нутро: остановиться бы, расслабиться да так тут и остаться. Нора расширилась, можно было б продвигаться на четвереньках, но нет сил встать: ползёт, а земля высокой кровлей нависает над ним. Из ходов сверху за Яковом наблюдают остроносые морды с блестящими бусинками глаз – любопытствуют, скоро ли… А земля уж высоко над головой – не нора – пещера, по стенам прозрачной плёнкой стекает вода. Яков приложил лицо и долго сосал мокрую землю. Подняв лицо, он увидел перед собой мириады тёмных крысиных тел: они чего-то ждали.
«Что вы хотите? – спросил Яков. – Душу мою давно съели, а тело у меня сухое и несладкое». И, словно в противовес сказанному, зашевелилось что-то в душе Якова, и понял он: созрели те семена, что росли долго, ждали срока своего. «Настала пора, пришел час мой…» – вспыхнула последняя мысль Якова. Скорей бы!.. И тут почувствовал он, что начинает изменяться: лицо стало вытягиваться, внутри что-то больно обрывалось, рассыпа́лось на части. Почувствовал он: неживой дом эфиопа взлетает и уже где-то в небывалых далях рассеивается, обращается в пыль – тёмный мшелый камень, основание душевное, незаметное, как воздух, державшее душу его, сущность его человеческую, праматерь всех эфиопов, хранящее ауру его любви и древний пруд наполняющее – основание душевное вдруг оказалось вырвано страшной звериной силой и отброшено за пределы тесного телесного предела Якова. И встала пред крысами небольшая приземистая тварь – остроносая, с плотно пригнанными друг к другу пластинами. Зверюга Ненасытная – первая и последняя, необузданная и незакованная – стояла перед ними.
Зверюга видела перед собой врагов – серые продолговатые торпедины, покусившиеся на её жизнь. Рот Зверюги приоткрылся, и оттуда медленно, словно во сне, вылетел чёрный шарик, лениво поплыл в воздухе – зачарованные крысы не шевелились – коснулся покатого лба седого вожака. Словно щёлкнуло что-то, осыпались, как песок, жалкие твари – превратились в пепел.
