И вот наступил мой именинный день! Приходит Настасей Настасеич к нам в дом и говорит:
- Ничем-то я доселева, крестничек, тебя не дарил; зато посмотри, каку штуку я тебе принес сегодня!
И достает он тут из кармана серебряные часы луковицей, с написанным на циферблате розаном и с бронзовой цепочкой! Я так и сомлел от восторга,-а тетка, Пелагея Петровна, как закричит во все горло:
- Целуй руку, целуй руки, паршивый! Я стал целовать у крестного отца руку, а тетка, знай, причитывает:
- Ах, батюшка, Настасей Настасеич, зачем вы его так балуете! Где ему с часами справиться? Уронит он их, наверное, разобьет или сломает!
Вошел отец, посмотрел на часы, поблагодарил Наста-сеича-небрежно таково, да и позвал его к себе в кабинет. И слышу я, говорит отец, словно про себя:
- Коли ты, брат, этим думаешь отделаться... Но я уже не мог устоять на месте, надел на себя часы и бросился стремглав показывать свой подарок Давыду,
III
Давыд взял часы, раскрыл и внимательно рассмотрел их. У него большие были способности к механике; он любил возиться с железом, медью, со всякими металлами; он обзавелся разными инструментами-и поправить или даже заново сделать винт, ключ и т. п.- ему ничего не стоило.
Давыд повертел часы в руках и, пробурчав сквозь зубы (он вообще был неразговорчив):
- Старые... плохие...-прибавил:-Откуда?
Я ему сказал, что подарил мне их мой крестный.
Давыд вскинул на меня свои серые глазки.
- Настасей?
- Да; Настасей Настасеич.
Давыд положил часы на стол и отошел прочь молча.
- Они тебе не нравятся? - спросил я.
- Нет; не то... а я, на твоем месте, от Настасея никакого подарка бы не принял.
- Почему?
- Потому, что человек он дрянь; а дряни-человеку одолжаться не следует. Еще спасибо ему говори. Чай, руку у него поцеловал?
- Да, тетка заставила.
Давыд усмехнулся - как-то особенно, в нос. Такая у него была повадка. Громко он никогда не смеялся: он считал смех признаком малодушия.
Слова Давыда, его безмолвная улыбка - меня глубоко огорчили. Стало быть, подумал я, он меня внутренне порицает! Стало быть, я тоже дрянь в его глазах! Сам он никогда до этого бы не унизился, не принял бы подачки от Настасея! Но'что мне теперь остается сделать?
Отдать часы назад? Невозможно!
Я попытался было заговорить с Давыдом, спросить его совета. Он мне ответил, что никому советов не дает и чтоб я поступил, как знаю. Как знаю?! Помнится, я всю ночь потом не спал: раздумье меня мучило. Жаль былолишиться часов- я их положил возле постели на ночной столик; они так приятно и забавно постукивали... Но чувствовать, что Давыд меня презирает (да, нечего обманываться! он презирает меня!)... это мне казалось невыносимым! К утру во мне созрело решение... Я, правда, всплакнул-но и заснул зато, и как только проснулся - наскоро оделся и выбежал на улицу. Я решился отдать мои часы первому бедному, которого встречу!
