— Бард, — я проследила, как невысокая фигура в пёстром, шитом разноцветной вязью камзоле, склоняется над моей ладонью. — Твоя поэма кажется мне знакомой. О чём она?
— О Квертинде, конечно, моя госпожа! — с жаром воскликнул маг склонности Нарцины. — И о любви. О том, как она, подобно цветку, произрастает под тяжёлым гнётом войны, лишений и безумств. Но прямо сейчас я растерял всё своё вдохновение, совершенно околдованный Вашим Сиятельством. Мне хочется творить только о Вас и для Вас, о белоснежная муза величия и чистоты!
— Полагаете, я достойна музыкальной строфы? — голос мой сел, упал до шёпота от болезненной слабости и переживаний.
Очень некстати, потому что сочинитель расценил это, как кокетливое заигрывание, и осыпал мою ладонь поцелуями.
— Вы достойны не просто строфы, а отдельной баллады, — интимно и горячо прошептал менестрель, обжигая мою кожу дыханием. — Позвольте угостить вас…
Окончание фразы утонуло в изменённой реальности, погрязло в наступающей дурноте. Взор затуманился, и площадь поплыла перед глазами, превратилась в абстрактные куски размытой мозаики. Рука уличного музыканта оставалась опорой, связью с миром живых, которую мне не хотелось терять.
— Ты стоишь перед будущим Великим Консулом, бард, — один из стязателей легко оттолкнул его, лишая меня поддержки.
— Ээээ… Пожалуй, мне стоит всё же закончить уже начатую балладу, — спешно поклонился бард, едва не уронив свой берет, и попятился, переводя боязливый взгляд мне за спину. — Исключительно по этой причине спешу откланяться… Прошу простить, лин де шер… Ваше Сиятельство будущий Великий Консул.
— О ком… — слова давались мне с трудом, буйство красок слилось в единую картину. — О ком эти строки?…
Бард не ответил, развернулся и затерялся в толпе, нервно оглядываясь. Попыталась его окликнуть, потому что сквозь нарастающую дурноту всё же пробивалось ощущение, что напуганный поэт уносил с собой важные, недостающие ответы. Я начала оседать от слабости и вскрикнула, потому что ноги мои взмыли в воздух. В один миг я оказалась на руках у Грэхама Аргана под дружное аханье толпы.
— Надеюсь, теперь вы не станете возражать, если я всё же отнесу вас в Преторий? — уточнил Грэхам.
Я только слабо кивнула, прижимаясь к твёрдой груди и прячась за веткой орхидеи. Теперь я плыла сквозь площадь, словно лебедь через беспокойное море. Но не только тело моё обрело опору, но и дух, — в тёплых объятиях экзарха я балансировала на тонкой грани беспокойства и желания, и эта сладкая истома была самой живой эмоцией из всех, что мне доводилось испытывать. И я снова улыбалась.
