Весь оставшийся вечер и ещё пол ночи отец обнимал свою плачущую дочь. Очень осторожно мазал вздувшиеся на пальцах волдыри какой-то мазью, нежно-нежно дул на них, чтобы немного унять мою боль, и шептал: «Тише, тише! Не плачь, моя девочка! Всё хорошо! Это пройдет!»
Поднимаю правую руку и вглядываюсь в потускневшие от времени, едва заметные шрамы от ожога на указательном и среднем пальцах: «печать», оставшаяся навсегда снаружи на моём теле и глубокий шрам оставшийся глубоко внутри, … на сердце.
Я иду по набережной этого маленького курортного посёлка, который так люблю, и вот сейчас, наконец, с такой кристально ясной, как откровение, силой понимаю, что не просто так пришла сама три дня назад в объятия этого мужчины и почему мне всё время мерещился исходящий от моего сёрфера запах моря. … Корабли с парусами, военно-морской флот, виндсерфинг … Закрытый, суровый и отстранённый, как мой отец. Голубоглазый красавец блондин, как мой дед. … И ещё теперь я понимаю, почему стремлюсь вернуться в них теперь. Ведь именно тогда, много лет назад, во мне, шестилетней, на подсознательном уровне крепко укоренился вывод, что проявление любви мужчины (а отец – это самый главный мужчина в жизни девочки) связано с насилием над собой и неизменной его спутницей – болью.
Господи!
Когда мне было семь, масштабные сокращения армии и флота в стране затронули и моего отца. Его сократили, не дав дослужиться до пенсии всего несколько лет. Мы переехали в Москву, к его матери в трехкомнатную квартиру. Но в Москве всё пошло наперекосяк. Он пытался устроиться в этом новом для него мире, но не мог и очень тосковал по той жизни в плаваниях по морям и океанам. По той обстановке военного порядка и товарищества в команде. И он начал пить. Нет, он не пил постоянно первые годы. Но, постепенно, по мере того как у него всё больше не ладились дела с работой и самореализацией «на суше», стал чаще и чаще прикладываться к пиву, пока это не вошло в постоянную привычку. Иначе он не мог расслабиться и сбросить напряжение.
Я видела, как недовольна этим мама, как они всё чаще ругаются, как она несёт семью на своих хрупких женских плечах в долгих перерывах между работами отца. Нашу семью штормило. И этот шторм, конечно же, накрывал своими волнами и нас с братом. В глазах отца мы всё делали неправильно и были неблагодарными. Он постоянно цеплялся к нам, а когда бывал пьяный – выносил своими придирками мозги и знатно трепал нервы.
