— Интрига, да? — неожиданно грянул Тим Уолбрук.
И Лемгюйс вздрогнул.
— Скотина, — прошептал он.
— Знаете, что я услышал? — поинтересовался Тим Уолбрук, понижая голос. — Я услышал паровозный гудок. Своего рода сообщение: «Сойди с пути, придурок, если не ищешь смерти». Гудок, дорогие мои слушатели, означавший, что позади меня на мост выезжает поезд. Поезд! По несуществующим рельсам! Тут-то Пенни Шмицер и покинула меня. Я же, помню, заледенел. Ощущение ледышки вместо сердца до сих пор живет где-то во мне, такое же реальное, как и то время. Собрав воедино всю свою храбрость, которой у меня было не так уж много, я как-то смог обернуться. Шейные позвонки заскрипели, будто несмазанные петли. Сначала я увидел марево, дрожащий от зноя воздух, скрадывающий то, что за ним есть. А затем из этого марева вынырнул локомотив, могучий, черный от сажи «Американский стандарт», раздувающий по сторонам клубы пара. Болдуин делал такие в своих мастерских в середине девятнадцатого. Я услышал стук колес, звон сочленений, кажется, увидел даже машущего из будки кочегара. И только новый гудок вывел меня из оцепенения. Я тогда не думал, настоящий это поезд или мираж. Мой мозг стал лихорадочно искать способ, как не погибнуть под его пусть и мнимыми колесами. Прыжок с моста означал верную смерть. Такой же верной смертью грозила попытка встать на краю шпалы в надежде, что меня не заденет тендером с углем или вагонами. Мост был чересчур узок. Путь оставался один — посоревноваться с поездом в скорости, уповая на гандикап в сотню ярдов и на свои ноги. И да, ребята, я побежал!
Послышался звук глотка, и теперь уже Лемгюйс был уверен на сто процентов, что ведущий подкрепляется горячительным в перерывах своего монолога.
— Ну что, ребята? — сказал Тим Уолбрук. — Так я не бегал никогда в своей жизни. Я не видел поезда, но чувствовал, как он настигает меня. Призрачный, настоящий — какая разница? Шпалы звенели под подошвами, вся конструкция моста, казалось, извивалась подо мной, пытаясь сбросить вниз или вызвать неверный шаг. Шипение пара в котле, в цилиндрах, стук колес становились все громче, все явственней, все ближе. То и дело лодыжки мои обдавало жаром, словно пар достигал моих ног, и я рвался вперед, раскрыв рот и вытаращив глаза, с легкими, готовыми разорваться от усилий. Сколько там по времени нужно, чтобы пробежать сто ярдов двенадцатилетнему пацану? Секунд двадцать? Мне казалось, что с каждым преодоленным ярдом мост вытягивается еще на десять.
