У деда с бабой в то время было 13 мальчиков, и родилась первая девочка, моя мама. Все мальчики потом погибли в голодомор, только две последние девочки выжили (мама и тётя Валя). По этой причине они в Москву не поехали, вместо деда уехал Иван Козловский, который затем стал знаменитым тенором (пересказ тёти Вали).
Мама говорила, что такой голос, как у нашего деда, в наш род приходит на шестое поколение (может быть, я ещё и дождусь). Весь совхоз знал, что на охоту дед ходил не для того, чтобы пострелять, а просто попеть в степи в своё удовольствие.
Алёша, хочу, чтобы у тебя сложилось представление, как пел дед, один раз я сам всё видел. Это была осень 1962 года, в клубе отмечали завершение уборочной, награждали победителей, идёт традиционный концерт самодеятельности. Мы недавно вернулись из Сары-Агачей, живём у знакомых на квартире, и ждем, когда папа пришлёт за нами машину и перевезёт всех нас на новое жительство, в Есильский район. Старые друзья и знакомые уговорили деда спеть на прощание в клубе, он выступал последним (мы с пацанами расположились на полу возле сцены, и к тому времени устали сидеть, постоянно баловались и толкались), объявили, что известный вам Любченко Семён Васильевич исполняет украинскую народную песню "Нiч яка мiсячна". И дед запел, без музыкального сопровождения, одним голосом. Когда песня кончилась, началось что-то страшное, сначала стояла полная тишина, слышно только шаги деда, когда он уходил со сцены, а потом заголосили, точнее, завыли бабы, как будто оплакивают покойника, и все буквально разбежались по домам.
Дед много читал, но не просто как я "проглатывал", а "с чувством, толком, с расстановкой" прочитывал, и обязательно должен был с кем-то поделиться прочитанным. Сначала была баба, а потом его собеседником стал я. Именно дед мне привил уважение к Салтыкову-Щедрину и полное неуважение к школьной программе, начиная от Пушкина А.С., Тургенева, Короленко, и кончая Толстыми и Островскими. Мы с ним на пару прочитали все учебники по литературе, как он говорил "на вырост".
Дед никогда не пил, не ругался (матерился), не чертыхался, единственное слово, которое он себе позволял – это "балда". Процесс совместного "прочтения" любой книги выглядел следующим образом: лежу рядом с дедом и слушаю, как он читает вслух книгу. Вдруг дед говорит: "вот балда" или "ну и балда", я, естественно, спрашиваю, "почему". После этого следует длинный и обстоятельный ответ, на тему "как это на самом деле было", или "должно быть", и почему.
