-протагонистов, более чутких и уязвимых к воздействию.
Другими словами, современные практики женского взаимодействия основываются на том, что можно назвать изначальной прописью мужского (персонажа) в практиках женского совместного апеллирования к источникам удовольствия. Данная пропись специфична для внутриженских отношений, основанных на взаимной симпатии и начинающихся с совместных детских игр и вплоть до образования романтических, сексуальных или нет, отношений между женщинами, снова во взрослом возрасте нашедших себя в мире, где литература, философия, психология, искусство и прочие «производительные фикции» представляют собой достаточно респектабельный предмет коллективных занятий.
На специфичность женского производства удовольствий в этом виде достаточно ясно указывает особая практика, которой феминистская теория уделяет крайне скудное внимание, хотя сама по себе она способна пролить свет на особенности и неизбежность изначальной прописки женского союзничества в «мужском». Речь идет о практике, существующей, по всей видимости, с самого начала появления большой западной литературы, но лишь со второй половины XX века прочно вошедшей в неотъемлемый элемент женского взросления и осваивания средств извлечения удовольствия – о письме в жанре funfiction, обычно (не всегда) любительском и (всегда) вторичном по отношению к произведениям с вышеописанным каноническим разделением между имитационными и репрезентативными героями мужского плана.
Несмотря на презрительное невнимание, которого практика этого письма обычно удостаивается в исследовательской мужской среде, письмо это представляет собой нечто загадочное. Что побуждает подростка женского пола уединяться в «своей собственной комнате», которая с тех пор, как известный, заданный Вулф вопрос о ней оказался поставлен, как будто бы благополучно была завоевана, – уединяться, чтобы писать нечто, тщательно оберегаемое от глаз всех, кроме себе подобных? Уединяются здесь, чтобы писать о «мужчинах» и их отношениях, причем мужчины эти никогда не являются мужчинами, которых пишущие встречают в своем окружении, но всегда и исключительно литературными или кинолитературными порождениями.
Мысль Фуко, показавшая, что отношения власти вовсе угнетению не равнозначны (сегодня заново звучащая довольно свежо), оказывается здесь полностью оправданной. С одной стороны, фанписьмо оказывается различным по качеству – в диапазоне от глубоко наивных опытов и до образцов, достигающих уровня высокой литературы. В то же время затерянным, практически не представленным на символической литературной сцене оно оказывается вовсе не потому, что носит дважды миноритарный отпечаток – связанный с гендером и обычно юным возрастом его производительниц. Напротив, для того чтобы знать, что этим занятием пробавляются практически исключительно молодые девушки, нужно быть настолько осведомленным о самом характере явления, что эта осведомленность сама по себе уже говорила бы о существенной признанности со стороны литературного сообщества.
