Люди страны чудес | страница 3



бетон твердел.
И небо затвердело,
как стылый наст…
И вся страна глядела
с надеждой на нас!

* * *

— Я московский рабочий. Кадровый.
И к чему тут слова, подход?
Нам привычно:
шинельки скатывай
И — в поход!
Мы ведь грамотные.
Газеты читаем.
Приучились при Ленине,
пролетарском вожде.
И про Англию.
И про конфликт с Китаем
На КВЖД.
А тут — раздумывать не приходится.
Дело кровное как-никак.
Им же трудно сейчас приходится
В Березниках!
Вся страна
склонилась над картой.
Лес. Урал. А зимой — тяжело.
Я ж — московский рабочий.
Кадровый.
Когда формируется эшелон?

* * *

А скажите,
вы о славе думали,
когда ветры с Заполярья дунули
и вставал Урал, медведь обложенный,
на дыбы
и ждал от вас оплошности,
но вы шли
урочищами раскореженными,
жгли костры руками обмороженными,
на ветру глаза слезились,
красные,
(снова минус 50 на градуснике!),
и хребет трещал,
а все же выстояли
и дворцы, живя в бараках,
выстроили,
и все выше,
вся в поту и в инее,
поднималась над тайгою Химия —
в тех ночах,
до самой смерти памятных,
знали вы,
что город вам —
как памятник?

* * *

Ворчуны, жизнелюбы
в жизни — вовсе не паиньки,
Мы обычные люди.
И не ставьте нам памятники.
На уральских заводах
нашу жизнь продолжаете.
На заслуженный отдых
вы нас провожаете.
Нас зовут ветеранами.
Приглашают учащиеся.
Но рассветами ранними,
к сожаленью, все чаще
За гудком пароходным
по синеющим рекам
Мы неслышно уходим
в звезды, в роздыми, в реквием.
И над нами закаты,
как знамена, приспущены,
Коммунисты, солдаты —
мы в бессмертье пропущены,
Вам и слезы, и славу
этой жизни стремительной
Завещаем по праву первостроителей.
Но до будущих дней,
до великого таинства,
Мы листвой тополей,
мы травинкой дотянемся…
Споря, радуясь, мучаясь,
рвитесь в звездные выси —
Наша участь
теперь от живущих зависит.

* * *

Бывает слава незаметной —
простой газетною заметкой
о хлебе, домне иль мартене.
И в небе, дома иль в артели
кого-то ищет
слава близкая,
ничуть не льстя и не заискивая.
Но как ее заметить,
скромницу, —
врача, рыбачку иль коровницу —
тому, с кого иконы пишутся,
а он, как хвост павлиний, пыжится?
Ты вовсе не такая, слава!
Беги же,
прячься поскорей:
стихи, поклонницы — облава
у театральных фонарей.
Певец, любимец, нету сладу.
Трезвончик выдаст за набат
и шустро превращает славу
в вино, в дерьмо, в красивых баб.
И вот уже
трубит викторию,
что у народа он в чести,
и, как в «Асторию»,
в историю
ему желательно войти.
Он славу лапает, как хахаль,
гогочет, волокет в кусты.
Но что тебе,
Микула-пахарь,
до той тщедушной суеты!
Ты смотришь, ратай,
в утро раннее,