Что касается последнего, шестого метода передачи мифа — рационалистически-аллегорического, то упреки в этом отношении, которые нередко раздаются по адресу Первого Ватиканского мифографа в работах по истории поздней римской и средневековой латинской литературы[30], при ближайшем рассмотрении оказываются не вполне основательными: рассказов, содержащих рационалистический элемент, у него всего 23, и даже с прибавлением 11 глав с явно аллегорическим толкованием их общее число составляет одну седьмую часть всего корпуса. К тому же большинство из них носит достаточно безобидный характер, в чем легко убедиться, сравнив использование толкований, заимствованных у Фульгенция Первым и Вторым Ватиканскими мифографами. Оба они берут у Фульгенция примерно полтора десятка одинаковых объяснений, к которым Первый мифограф добавляет еще около десяти заимствований, а Второй — свыше полусотни.
Характерный пример различия между двумя составителями в рационализации мифа — глава о свадьбе Пелея и Фетиды и споре трех богинь за «яблоко раздора». У Первого мифографа это рассказ со вполне естественными «человеческими» страстями (III. 5). Второй посвящает этому событию большое «объяснение» (гл. 249), где первая половина взята из одной книги Фульгенция (III. 7), и здесь союз Пелея и Фетиды толкуется как соединение земли и воды, или плоти и влаги, а Юпитер играет роль огня, т. е. души, которая соединяет оба противоположных начала. Вторая половина гл. 249 берется из другой книги Фульгенция (II. 1), и здесь Минерва отождествляется с созерцательным началом, Юнона — с действенным, Венера — с вожделением. Ясно, что нашему Первому мифографу такие высоты осознания мифа были либо недоступны, либо не интересны.
Точно так же опускает он обширные рационалистические толкования из комментария Реми в отношении мифов об Антее, Орфее, Титии (см. примеч. к I. 13).
Конечно, приведенная выше статистика имеет относительный характер: одну и ту же главу можно подчас квалифицировать как принадлежащую и к «филологическому», и к рационалистическому методу или к аллегории. В целом, однако, из наших подсчетов достаточно отчетливо выявляется облик составителя, заинтересованного, главным образом, в изложении мифа и — гораздо меньше — в его истолковании. На христианскую догматику у него нет ни малейшего намека[31], как и попыток «осовременить» миф[32]. К языческим богам наш Мифограф относится как к некой данности и, как уже говорилось, редко подвергает их действия сомнению
