Находясь в свите юного наследника Августа, Веллей Патеркул посетил восточные провинции Империи и был свидетелем дипломатических переговоров Гая Цезаря с парфянским царевичем: «Мне как военному трибуну, командующему своими воинами, удалось увидеть это весьма славное и памятное зрелище» (II, 101, 2). С этим рассказом связано сообщение Веллея Патеркула о том, что в составе римского войска он побывал во Фракии, Македонии, Ахайе и Азии, увидел все восточные провинции, ведущий в Понт пролив и оба его берега (II, 101, 3). Очевидно, впечатлениями об этом периоде жизни историк намеревался поделиться в своем пространном труде.
Описание смерти Августа отличается от рассказов Тацита (Ann., I, 5) и Светония (Suet. Aug., 92) в деталях (II, 123). Если Тацит сомневается в том, что Тиберий, вызванный с дороги в Иллирик, застал Августа живым, а Светоний рисует смерть Августа на руках у Ливии, то Веллей Патеркул изображает Тиберия единственным, кто проводил умирающего императора к праотцам и принял державу из его рук. Очевидно, версия Веллея имела распространение в дворцовых кругах, и современник не мог ее отвергнуть, отдав предпочтение слухам, неблагоприятным для Тиберия или для Ливии (ее даже обвиняли в убийстве супруга).
Веллей донес до нас ощущение страха, охватившего римское общество при вести о кончине того, кто держал в своих руках власть почти пятьдесят лет (II, 124, 1). Это был страх перед возобновлением гражданских междоусобиц, перед возрождением всего того, от чего победитель в прежних гражданских войнах избавил римское общество. Никто уже не помышлял о возвращении сенату и комициям независимого положения. Римские граждане успели превратиться в подданных, и их волновало лишь то, в чьи руки они попадут. В силу своих личных качеств Тиберий вызывал антипатию у многих. Но другой кандидатуры не было. Поэтому предложение сената о передаче Тиберию всех тех полномочий, какими обладал Август, было совершенно естественным. Необычным было лишь то, что Тиберий отказывался принять власть. Светоний и Тацит, касавшиеся этого отказа в своих трудах, объясняют его лицемерием (Suet. Aug., 21; Tac. Ann., I, 11—12). Веллей же, напротив, считает отклонение Тиберием высокой чести искренним, а ее принятие — уступкой доводам государственной пользы, а не личного честолюбия (II, 124, 2). Не исключено, что Тиберий действительно колебался в принятии решения, а не разыгрывал комедию отказа, ибо по своей натуре он был человеком замкнутым, склонным к уединению. Таким образом, у нас нет оснований для того, чтобы принимать версию поздних историков, отвергая мнение человека, лично знавшего Тиберия.
