14. Когда они приехали ко мне в Куманское поместье с визитом, у нас завязался сначала разговор о литературе, которой оба они весьма интересовались. А потом Торкват сказал: «Раз уж мы застали тебя, и у тебя оказалось немного свободного времени, мне бы хотелось услышать, почему ты, хотя и не питаешь ненависти к Эпикуру, подобно едва ли не всем, кто не признает его учения, но все же не принимаешь учения того, кто, по моему убеждению, единственный постиг истину, освободил человеческий ум от величайших заблуждений и дал все, что необходимо для подлинно счастливой жизни (bene beateque vivendi). Как я полагаю, он не нравится тебе, равно как и нашему Триарию, потому что пренебрегает всеми ораторскими украшениями, столь любимыми Платоном, Аристотелем и Феофрастом[43], ибо я с трудом могу поверить, что тебе его мысли[44] не представляются истинными».
15. Я ответил ему: «Подумай, Торкват, как сильно ты заблуждаешься! Язык этого философа меня ничуть не раздражает, потому что слова его выражают то, что он хочет сказать, и говорит он совершенно понятно для меня. Да я и не считаю красноречие лишним для философа, если он им обладает, но и не требую слишком настойчиво, если его нет. Меня он не удовлетворяет по существу, и притом в очень многих пунктах. Но сколько людей, столько и мнений[45], и мы тоже можем ошибаться». «Так чем же он тебя не удовлетворяет? — спрашивает он. — Ведь я считаю тебя справедливым судьей, разумеется, в том случае, если ты достаточно хорошо знаешь, что он говорит».
16. Я ему отвечаю: «Если ты только не думаешь, что Федр или Зенон меня вводили в заблуждение (а я слушал и того и другого)[46] и не смогли мне доказать ничего, кроме их верности своему учению. Мне достаточно хорошо известны все положения Эпикура. Вместе с Аттиком мы часто слушали обоих указанных мною философов, причем Аттик восхищался и тем, и другим, Федра же он просто любил[47]. Мы ежедневно обсуждали с ним то, что услышали. И у нас никогда не возникало вопроса о том, понял ли я что-нибудь, но только о том, убедило ли меня это или нет».
VI. 17. «Так в чем же дело, — говорит он, — я очень хотел бы услышать, что́ именно ты не принимаешь?» «Прежде всего, — говорю я, — в физике[48], которой он особенно гордится, он совершенно несамостоятелен, повторяет мысли Демокрита[49], изменив их лишь очень немного, но делает это так, что именно то, что хочет исправить, он, как кажется мне, искажает. Демокрит полагает, что так называемые атомы, то есть неделимые в силу плотности тела
