— Понял, — отзывается Мирон. Еще один мой сторожевой пес. И я тоже ценю его работу. Он, наверное, единственный человек, которому я доверяю. Такие подчинённые сейчас редкость. Но Мирон бывший эфэсбэшник, и он привык не обсуждать приказы.
Слышу ее тихие шаги и тяжёлое, частое дыхание. Мирон удаляется, закрывая дверь. Тишину разбавляет лай моих сторожевых псов, ночью их спускают с цепей. Если бы не лай, могу поспорить, я бы услышал стук ее сердца. Всхлипывает, как ребенок после истерики, но стоит на месте. Открываю глаза, резко сажусь ровно и морщусь от резкой боли в висках. Игнорирую боль, рассматривая девочку.
Заплаканная, уставшая, дышит ртом, хватая воздух, словно простужена. Растрёпанная, в каких-то дешёвых тряпках, немного подрагивает, сжимая кулаки. Встречаемся взглядами, застывает, кажется, совсем не дышит. Смотрит с ненавистью, но глазами оленёнка. Красивая. Такая настоящая, сильная эмоция. Коктейль эмоций: страх, ненависть, растерянность. Вкусно.
— Отпустите меня, — снова переходит на «вы», всхлипывает и обнимает себя руками, подрагивая, хотя в кабинете довольно тепло. — Я не буду все это делать. Отпустите меня, — отчаянно просит она.
— Что именно ты не будешь делать? — держу ее взгляд: красивые глаза, лазурные, с пеленой еще не высохших слез.
— Ничего, — мотает головой, глотая воздух, словно ей трудно говорить.
Как бы это странно ни звучало, я успел привыкнуть к Елизавете. Есть в ней что-то очень утонченное и чистое, хорошие гены и настоящая женственность. Но, сука, Марина сломала все мое воспитание. Встаю с места, медленно иду к девочке. Отступает. Хочется сорвать с нее эти дешёвые, бесформенные тряпки, они портят ее безупречную фигуру, моя невеста достойна только брендов.
— Ну, пожалуйста, — отступает от меня, в страхе распахивая глаза.
— Нет. Не трать силы. Не все так страшно, как тебе может показаться.
Продолжаю идти, смотря, как Елизавета отступает, пока не натыкается на диван и, вскрикивая, падает в него, вжимаясь в спинку.
— Вы чудовище! Не трогайте меня. Я не ваша собственность! — задыхаясь, бьется в истерике, когда я нависаю, над ней.
— Успокойся!
— Вы не имеете права, я пойду в полицию! — словно не слышит меня, кричит, рыдая.
— Елизавета! — повышаю голос. — Приди в себя!
Голова раскалывается. Ненавижу женских истерик. Они меня раздражают. А слез так вообще не выношу.
