Вот только что она могла ему сейчас сказать? Покачать неодобрительно головой?
Зато учащённое дыхание женщины-исполина сказало само за себя предостаточно, приобрёв более громкие, едва не свистящие нотки. Особенно после того, как был закинут последний чемодан на вторую багажную полку. Подобные физнагрузки определённо были для неё противопоказаны. Её даже слегка пошатывало и ощутимо сбивало с координации движений в пространстве, пока она пыталась нащупать в кармане пальто дрожащей рукой носовой платок. И она всё ещё стояла к мужчине спиной, словно не находила в себе решительности на то, чтобы просто развернуться. Смотреть на него, видимо, было вообще выше её сил.
– Снимай куртку, Мэтт, здесь очень душно! Не говоря уже про накурено!
Платок наконец-то был изъят из недр бокового кармана, расправлен и тут же брошен на борьбу с испариной, проступившей блестящей плёнкой на лице и зобе, именуемом у других людей шеей. Где-то через полминуты после почти успешного избавления обильного потоотделения, она перешла на пуговицы пальто.
Зато мальчонка на редкость живенько и резво выполнил полученный приказ, правда, с такой несоизмеримой тоской в огромных глазёнках посмотрел в сторону оконного экрана. После чего повернулся к матери и быстро-быстро затараторил сбивчивым шёпотом:
– Мам, а я хочу сесть у окна! Ты же говорила, что я буду сидеть у окна!..
Она как раз вешала в этот момент снятое пальто у дверей, на тот самый крючок вешалки, куда до неё цеплял свой «шотландский» плащ Пол Гилмор. После чего развернулась всей своей «носовой палубой» к сыну, поправляя на ходу безразмерную блузку из креп-сатина жёлто-кремового оттенка с нелепым бантом-галстуком под тем самым зобом, переходящим не в шею, а сразу в грудь. Как будто её прихорашивания могли чем-то улучшить её слишком далёкий от понятия женской красоты вид.
Женщина нахмурилась, но теперь не сколько от усталости, зыркнув поочерёдно недобрым взглядом в оба занятых кресла у окна.
– Ты же видишь, что там уже сидят. Ничего с тобой не станется. Потерпишь… Может кто-нибудь за это время сойдёт с поезда…
И с плохо скрытым усердием примостила свою необхватную корму в угловое кресло у выхода рядом с сыном. Ну, по крайней мере, материнские инстинкты у неё работали на отлично. Как бы она не «шикала» на своего ребёнка (скорей всего единственного), стремление отдать тому только лучшее и чем-то выделить среди ему подобных прослеживалось без каких-либо завуалированных контекстов. Поэтому-то она и не постеснялась ответить сыну в полный голос, обращаясь не сколько не к Мэттью, а к остальным участникам их новой маленькой (разве что далеко не дружной) «семейки». Неужели надеялась, что у кого-то из этой парочки проснётся хотя бы подобие человеческой совести, а быть может даже и чувство саморитянства? Да как вообще возможно проигнорировать столь душераздирающее заявление?
