Когда же утренний свет немного разогнал ночной сумрак, кошмары не убрались прочь, а прижались к стенам, продолжая двигаться в хаотичном рваном ритме, и, постепенно сливаясь с узором на обоях, стали почти незаметными. Но, даже когда стало совсем светло, я продолжал краем глаза видеть их слабое движение на стенах и полу.
Утром за завтраком жена сделала вид, что ничего особенного ночью не случилось. Всё снова было как обычно, и это чувство неизменности, которое я так боялся потерять, теперь представлялось мне чем-то вроде вязкого болота, не дававшего мне сделать решительное движение и выбраться наружу.
Эта мысль засела в моей голове и отправившись в свой обычный обход дома, я теперь думал только об этом. Всё было неспроста, и страшная догадка, ещё не особо осознаваясь, медленно обрастала недостающими деталями, готовясь появиться на свет и произвести страшную сенсацию.
В доме явно кто-то орудовал, делая мне раз за разом все новые устрашающие намёки. Это раз. Условия, в которых я оказался, держали меня, точно липкая паутина несчастную муху, и ничего сделать с этим я не мог. Это два. Жена следила за мной ночью, когда я всего-то взял немного продуктов, чтобы утолить страшный голод. Это три. Она всё время пытается сбагрить меня врачам, чтобы те закрыли меня в больницу. Это четыре. А в-пятых…
Я остановился напротив двери в большую комнату, пытаясь вспомнить, о чём только что думал, а видел лишь жену с веником в руке, и в майке с большими цифрами 6 и 7 на груди.
Что-то щёлкнуло в голове, всё окончательно ставя на место. Если сложить эти две цифры, получится число 13. Чёртова дюжина. Новый, более чем прозрачный намёк. От человека, которому я безоговорочно верил, и кому доверял больше, чем себе.
— Так вот в чём дело, — задыхаясь от ужаса и дикого разочарования, тихо сказал я, боясь сорваться на истеричный визг. — Ты — одна из них! Ты — предала меня!
— Успокойся, — сказала она с недоумением. — Это просто веник. Я мету пол. Что тебе не понравилось?
— Майка! — закричал я, вне себя от обуревавших меня чувств. — Я все понял! Шестьдесят семь — это тринадцать!
Её глаза округлились, а она посмотрела на свою грудь.
— Это же твоя старая майка, — сказала она, наконец, растерянно. — Я её надела, чтобы прибраться. Сейчас сниму, если она тебя так раздражает.
— Поздно! — заорал я, развернулся и бросился бежать в свою комнату.
Ночные кошмары бежали по обоям справа и слева от меня, скалились весело под ногами в глубинах узоров паркетной доски, сверкали лукавыми глазёшками в лампах и зеркалах.
