На плечи у меня накинута тряпка, бывшая, видимо, раньше одеялом. Грязно-клетчатая. В зацепках и катышках. В засохших пятнах и остатках еды. Кожа от такого соседства тут же начинает чесаться. Когда чьи-то заботливые руки накрывали меня ей, я не сопротивлялась, не смотря на то, что меня тут же окутал едкий запах собачьей шерсти. Запахи здесь это отдельная тема. Они обнажены, как шлюхи на панели. Они такие же настойчивые и приставучие. Резкие и вульгарные. Их такое разнообразие, что я не понимаю, от каких именно меня тошнит. Постоянно сглатываю горькую слюну, но пару раз не выдерживаю и блюю себе под ноги. Никого это не удивляет. Меня уже тоже. Вытираю рот тыльной стороной ладони и делаю вид, что ничего не произошло.
От идеального французского маникюра осталось лишь слабое напоминание. Жалкая насмешка. Под ногтями траурной каемкой скопилась грязь и кровь. Глядя на свои руки, мне хочется плакать. Хотя плакать мне хочется не только от этого. Если не мелочиться, то по каждому доступному поводу. Но на данный момент меня больше беспокоит очередной позыв рвоты. Отворачиваюсь и прижимаюсь виском к влажной стене. Желудок сводит в резком спазме, и я закрываю рот рукой. И нос. Чтобы не дышать. Перетерпеть. Справиться.
Мою спасительницу зовут Тая. Свое имя она произнесла, будто выплюнула. Смачно и со вкусом. У нее короткие темные волосы, которые торчат в разные стороны. Она постоянно запускает в них пальцы, чтобы взъерошить или просто почесаться. Трудно сказать, сколько ей лет на самом деле. Ей может быть четырнадцать, а может, и тридцать четыре. Эти бесхозные двадцать лет как бы стирают ее черты лица. Делают их невыразительными и блеклыми. Универсальными. Одинаковыми и для подростка и для женщины. Когда еще отсутствуют признаки старения, но и молодость увяла.
Тоненькая и верткая как хорек. С остренькими зубками и таким же взглядом. Она сидит напротив и с интересом наблюдает за моими телодвижениями. Умильно и снисходительно. Как строгий родитель за маленьким ребенком.
– Теперь ты можешь рассказать, кто тебя преследовал, – она наклоняется чуть вперед и нащупывает рукой сигарету. Зажимает ее между большим и указательным пальцами и прикуривает от спички. Воздух наполняется сизым дымом. Меня снова тошнит. – Сутенер? Не поделили прибыль? Хотя они в таких случаях обычно режут лицо бритвой.
С трудом сглатываю и отрицательно мотаю головой. Тратить воздух на слова для меня непозволительная роскошь. Она недоверчиво окидывает меня взглядом. Обнаженные, все в царапинах ноги, разорванную, полупрозрачную комбинацию. Усмехается. Презрительно.
