– Ожидание разжигает страсти.
– Поговорим же о страстях, но на сей раз дурных и опасных, – голос Овидия стал глуше. – Меня тревожит поведение твоей бывшей жены.
– А, вот оно что, – небрежно проговорил кампанец и вяло махнул рукой.
– На твоём месте, Марк, я бы не стал отмахиваться от этого, – назидательно заметил Овидий.
– Ты ведь знаешь, Деллия перестала существовать для меня с того самого дня, как я наконец развёлся с нею.
– Но ты не перестал существовать для неё!
– Мне это совершенно безразлично.
– Она ведёт сумасбродную жизнь, принимает у себя актёров и шутов. Поговаривают даже, будто Гилас состоит в её любовниках, – продолжал Овидий.
– Повторяю, мне нет никакого дела до Деллии.
– Но, Марк, то, что Деллия, уж не ведаю, с чьей помощью – возможно, того же Гиласа, – вошла в доверие к Ливии, не может не беспокоить тебя. Уж кому, как не тебе, знать её коварный характер! Прошу тебя, будь осмотрительней! Нет ничего ужаснее мести отвергнутой женщины. Вспомни хотя бы Медею!
– К счастью, у нас с Деллией нет детей.
– Меня поражает твоё спокойствие, – начинал горячиться Овидий, задетый ироничностью друга. – Вот мне, например, становится страшно от мысли о том, что затеяла бы против тебя Деллия, узнай она о твоей страсти к весталке.
Чёрные глаза Марка лукаво сверкнули, и он ответил тихим голосом:
– А ты не думай об этом.
В один из тёплых летних вечеров Альбия сидела в своём уютном конклаве и перечитывала «Работы и дни» Гесиода, но отчего-то не находила обычной отрады в мудрых поучениях греческого поэта-философа. Она то вставала и ходила по комнате, то садилась, начинала чтение и тотчас же бросала его. Наконец Альбия отложила в сторону папирусный свиток и глубоко вздохнула.
Почему не признаться, что душа её полна горечи? Что в сердце её проникли сомнения, которым не хотелось противиться и которые несли – она чувствовала это – неведомый тайный восторг? Слёзы подступили к глазам девушки. Страх мучил её. Она поняла, что теряет душевное равновесие. И виной тому был человек, который так неожиданно и стремительно ворвался в её безмятежную размеренную жизнь. Она боялась его и в то же время не могла сопротивляться тому, что происходило в ней самой, и тем силам, которые притягивали её к этому человеку. Уверенность она обретала лишь тогда, когда переступала порог храма. Храм был для неё надёжным убежищем; его стены ограждали её сердце от любых искушений извне. Но всё-таки другая часть её существа взывала к перемене, к полному обновлению. И тогда первый голос отвечал: «Ты поддалась зову природы. Не доверяй этому чувству – оно очень скоро оставит тебя разочарованной и подавленной, а твоё сердце – опустошённым и истерзанным. Ты погибнешь, сломленная и всеми презираемая».
