И что бесчестье она воспринимает как дар... – продолжал между тем Овидий.
И глубокий голос его, и безукоризненная дикция, и стихи звучали приятно, так что бедную Альбию одолели сомнения: услышанное вызывало у неё негодование, тихий протест, но сама поэма показалась ей великолепной.
– ... Пусть же юношам вслед напишут нежные жёны
На приношеньях любви... – поэт выдержал паузу и затем торжественно закончил:
– Был нам наставник Назон!
Сразу вслед за этим раздался гром рукоплесканий. Отовсюду слышались возгласы: «Восхитительно! Неподражаемо! Какой изящный слог!»
– Имя Овидия Назона останется в истории римской литературы рядом с именем Вергилия Марона! – воскликнула одна из женщин.
– Выше Вергилия! – ответила ей другая. – Разве можно у Вергилия научиться таким любовным тонкостям, как у нашего Овидия?
– Милые мои, вы преувеличиваете мои достоинства, – возразил поэт со скромностью. – Хотя должен признаться, что за ваши рукоплескания я отдал бы всю славу Вергилия и Горация вместе взятых.
– Овидий! Овидий! – вздыхали поклонницы, изнемогая от восторга.
А до конца пира было ещё далеко. Рабы продолжали вносить новые яства, густые сирийские и тонкие италийские вина лились рекой. Звучала нежная мелодия флейт, звенели египетские систры, грохотали тимпаны. Перед глазами гостей появились танцовщицы с кимвалами в руках.
Альбия снова украдкой взглянула на Марка Блоссия. Увы, он больше не смотрел в её сторону – теперь его вниманием завладела очаровательная блондинка. От Альбии не ускользнуло радостно-взволнованное выражение лица красавицы и кокетливая улыбка на её губах. И весталка вдруг огорчилась. Как бы в поисках поддержки или утешения она обернулась к Кальпурнии – и тут же едва ли не в ужасе отклонилась от неё. Молодая вдова, забыв о её существовании, замерла в объятиях своего соседа, а с её губ срывалось непристойное воркование.
Не думая о том, как она выглядит со стороны, Альбия порывисто поднялась с ложа.
Так больше продолжаться не может! Вот ещё одно доказательство того, что она здесь чужая и никому нет до неё дела!
Сердце девушки вдруг переполнилось жгучим чувством одиночества.
Она мысленно представила свой образ: целомудренная, невозмутимо величественная, полная спокойствия и уверенности в себе. Её идеал – ясная сущность чистоты, которую не может нарушить шум толпы, мирская суета, человеческие страсти. Тогда отчего же созданный ею идеальный образ самой себя тускнеет при одном лишь воспоминании стихов Овидия?
