4
В этот вечер уже немного похолодало, но я ничего кроме пижамы не надела, лишь для уюта накинула на себя плед. На этот раз я пришла пораньше, чтобы немного побыть одной.
С каждым днём я видела ещё больше опавших листьев. Они стаями мёртво лежали на траве, что постепенно засыхала и готовилась к зимней спячки. Иногда мне становилось её так жаль, от её сухости и состояния мертвеца, что хотелось лечь вместе с ней и умирать. Не легонько присесть и прилечь, как будто я в гостях, а именно рухнуться, упасть в её сухие и прохладные объятия, схватиться пальцами за её травинки и стебельки и начать рыдать. А она бы меня обняла, эта трава, стала успокаивать, а мне ни тепло от неё, ни холодно — мне просто стало бы легко и свободно. Я бы смотрела на «едко-голубое» небо и молила бы, чтобы сентябрь никогда не уходил.
Иногда, позволяя себе пройтись по парку или другому природному месту, идёшь и чувствуешь всем сердцем приближение слякоти. Земля смягчается от дождевых каплей, которые текут вниз и вниз, ниже травяной подстилки — мягкими и влажными становятся щёки после того, как по ним протекут узкими водопадами слёзы. Не поле, не ланиты — Долины слёз. И в этих Долинах ты размышляешь о том, что тебя окружает и что с этим происходит. Но у меня — туманы. Плотные, серые, затянутые, нудные… Они всё скрыли с глаз моих. Что же касается меня? Я будто в дверной глазок пытаюсь посмотреть, а мне в глаз летит нож.
Странно, что меня не особо привлекали весна и лето. В весне я иногда видела какую-то пошлость: всё расцветает, птички щебечут, цветочки растут и распускаются — в целом говоря, после зимы словно заново зарождается жизнь на планете. А лето меня вводило меня в смятение и побуждало на некий бунт своей однородностью. Нельзя сказать, что я не любила эти времена года. Но в них не было того, что я находила в сентябре (а не целой осени), когда всё наоборот — постепенно, медленно и незаметно всё умирает. Тепло не щекочет тебя своими ручками, а только холод пробирается сквозь твои рёбра, плавно переходя на гладкие стопы.
Но моя мысль вмиг сорвалась с цепи и убежала (испугалась, поди), когда я обернулась на звуки пианино. Но к моему удивлению, ушки слышали совсем иную композицию. И эта новая мелодия с первых же секунд меня насторожила. Ноты медленно шагали по клавишам, постепенно и постепенно приводя к напряжённой мелодии. Она была такой тяжёлой, мрачной и слёзной, что в горле я почувствовала ком. После её стала сопровождать не менее трагичная подружка — обречённая мелодия. Её нотки были намного выше, она словно пищала на фоне, но именно она была оратором. Она рассказывала о своей обречённости, когда та лишь поддакивала ей на фоне. Она словно говорила, что всё наивности обречены в прах, что всё кончилось и ничего не вернуть. Она парила в воздухе, но вскоре падала. Но после она прошлась по моему телу мурашками, проходя сквозь мои жилы.
