– Окей, с журналюгами разобрались: главное говорить уверенно, умеренно, панику не поднимать, каверзные вопросы отшучивать. Готовьтесь к тому, что разок-другой поспрашивают про зонды. Если же сомневаетесь – молчите. Я буду отвечать. Эх. Впрочем, все как обычно…
– О! Не успел я вернуться, как командир включил режим командования! Сто процентов! Готов! Полный ход!
Отстукивая каблуками тяжелых ботинок, Антон неожиданно вырос из-за спины и незамедлительно вросся в полилог:
– Как здорово, что все мы… с-собралис! – последнее словцо вырвалось из певучего голоса его как-то по-дворянски. Он стоял рядом со мной, держа руки в карманах застегнутой куртки.
– Знаете, пока я курил, размышляя о постоянной изменчивости бытия, то поймал себя на мысли, что совершенно не буду скучать по землянам.
– Врешь, – Игорь достал желтенькие таблеточки и быстренько проглотил две штучки. – Кто-кто, а ты – то еще существо. Притом, существо социальное.
– Заткни варежку! – совершенно безобидно, но невероятно артистично обозлился Антон:
– Я человек Земли, но дух мой вне-земной!
На первых трех буквах он сделал значительный акцент.
– Именно поэтому я пришел в обитель Высших Орбитальных! Душа моя, уставшая от тяготеющих к второсортным посредственностям, требовала свободы необъятных масштабов, запредельных! Неподвластных приземленным мечтаниям всех живущих!
Так, фыркнув с благородным видом, он, наконец, вальяжно расположился рядом с Игорем и по-хозяйски расставил ноги, все еще держа руки в карманах.
Теперь вся команда в сборе. Осталось дождаться председателя пресс-службы. А то кто же нас оставит один-на-один с представителями хищнических рыбьих класса «Инфоакулы»?
Тем временем Антон продолжил выступление одного актера:
– Вы думаете, почему человек искусства вписался в космонавтику? Тем более, если он некогда был уважаемым скульптором? А потому все, чтобы познать новый эмпирический опыт. Камень, друзья мои, в правильных руках изменяется в облик, а облик в глазах зрителя перевоплощается в композицию. Чем сложнее, чем невероятнее мастер пересоберет бездушную оболочку, придаст ей тонкий, пространный облик, тем живее покажется сама композиция. Но сам по себе, в контексте собственного наполнения, наш облик не имеет никакой художественной ценности, потому что, как бы это прискорбно ни звучало, он зависит от взгляда извне. Возьмите, например, течения дадаизма, абстракционизма с кубизмом-супрематизмом! Дадаизм! «Дада», – восклицают полые дадалки! Пустое, бессмысленное, бесформенное ничто, воспрещающее сущность искусства как высшую форму человеческого «я»! Все их «я» воздвигнуто на пепелище форм и транслируемых в этих формах идей и смыслов! Противоречащая самой природе дадаизма безыдейность создала идейный, сформировавшийся вид. Не иначе как абсурд бреда белой горячки! А что до абстракционистов? «Нет смысла! Есть форма!» – кричат кубики и кружки. «Нет формы! Есть смысл!» – вопят перемазанные акционисты! А где правда? А правда за пределами земного опыта и одновременно – внутри нее. Знаете ли вы, что любая мысль приносит самой идее искусства опыт нерелевантный, незначимый в контексте самого высшего искусства? А высшее искусство – это то, что невозможно понять. Высшее искусство не существует, пока человек ходит по поверхности Земли! Вот почему я лечу! Чтобы впоследствии создать свой магнум опус! Скульптуру хаотичной структуры! Бесструктурно-последовательное первоначало жизни и не-жизни в целом! Я выстругаю из камня само космическое пространство.
