Гесманов, потяжелевший хмурый мужчина с проседью в волосах, встал из-за стола и направился в кладовку. Спустя минуту он вернулся со старинным граммофоном. Черное дерево кое-где потрескалось, кое-где выцвело, труба его покрылась ржавчиной в некоторых местах.
– Каждая вещь хранит историю, – сказал Гесманов доставая какую-то странную пластинку. Она не была похожа на обычную виниловую, но отливала хрустальной белизной, прозрачностью. Казалось, оно и было сделано из самого хрусталя.
– В каждой закрыта собственная мысль, чувство, идея или боль… – он бережно положил хрустальную пластинку на диск. – И эти чувства создают что-то невероятно живое и красивое… Послушайте.
Гесманов запустил иглой по пластинке, и та медленно заскрипела.
Музыка наполнила каждый уголок магазинчика; звучание ее было подобно шуршанию весенней листвы с переливами морских волн, что качались под томным светом взошедшей луны. Одинокая мелодия пощипывала волшебные звуки, переходя то в тонкое сплетение женского хора, то в тихий плач упавшей звезды… Шум влажного ветра и дышащий вальс янтарной листвы переходил на шепот сотен стонущих колосьев. Не было никакого сравнения с сипящей болью шелковых нот, с томным звучанием музыки, мерцающей в лунном свету…
Пластинка вскоре окончила жалобный плач. И тяжелый трепет пустой тишины сдавил старый, потасканный магазинчик. Я сидел, наполненный далеко знакомым, но неясным чувством подавленной печали.
Гесманов грустно посмотрел на меня. Его тихий голос звучал как глубокая гитарная струна:
– Вырванную память, к сожалению, нельзя вернуть. Она похожа на то, что вы называете «душой»…
На похороны молодой человек пришел с запиской, которую он сочинил, чтобы вручить ей в последний день. Но устрашился собственной слабости и так не отдал. Теперь же он хотел положить последнее признание на могилу. Но что-то в нем дрогнуло. Он не смог. Он оставил ее в кармане пиджака. Там же, где лежала последняя фотография…
С этими словами я встал и, ничего не видя перед собой, поплел к выходу. Я чувствовал, что Гесманов, высокий, простой мужчина с уставшей улыбкой и грустными глазами, остался далеко позади, за моей сгорбившейся спиной.
Выйдя на улицу, я закурил. Было темно и пасмурно, облака где-то высились за верхушками деревьев. Мне надо было остудиться.
Из внутреннего кармана пиджака я достал сложенную надвое бумажку. Это была последняя фотография, на которой изображены я и та самая девушка.
Мы сидели под тенью густого дуба. Я прильнул к ее щекам. Нежно и тепло.
