Целясь в висок, Коган размахнулся, когда зверь подошел совсем близко, но тот резко тявкнул в сторону удара и уткнулся мордой в траву. Воспользовавшись заминкой, мальчик попытался отползти назад. Правая рука провалилась в пустоту, и он накренился набок. А где же камень? В глазах потемнело. Отталкиваясь ногами, он все-таки увеличил дистанцию, но хищник потерял к нему интерес: копошился в земле, как кабан. Голова у Когана закружилась, во рту появился сильный привкус крови. А потом накрыла острая боль, и он закричал.
Ребенок вытаращил глаза: вместо правой ладони теперь торчала культя, из которой сочилась кровь и висели рваные нити мяса. Обхватив окровавленное запястье левой рукой, Коган заорал еще сильнее и повалился на спину. Пес зарычал. Боль пронзила все тело горячим спазмом.
В тот миг, когда мальчик почти отключился, из чащи леса раздался грозный оклик, шум, свист и стук палки о деревья. А потом над ним склонилась какая-то старуха в лохмотьях, воняющая тухлятиной, она заохала и принялась быстро заматывать рану. Свет мерк. Боль утихала, а силы покидали Когана. Покрывалом обворачивалась влажная и теплая пелена.
— Марво динтаф идʼдинио, — с тревогой затрещала старуха, — марво бо арз. — Она обеспокоенно осмотрела мальчишку и подхватила на руки. — Не сегодня. Нет-нет, не сегодня, малыш. Куда тебя отнести?
— У меня нет дома, — еле выдавил Коган, прежде чем потерять сознание.
Взрослые не собирают карги в Глупость, потому что укус полузмеек, живущих в верхних слоях почвы, смертелен для них. Только дети да слабые на голову невосприимчивы к яду желтых, пищащих червяков длиной с ладошку. Именно отец рассказал Рийя Нон об этом, как и о многих других, важных и не очень, вещах. Он научил сына всему, что тот узнал за четыре гвальда жизни. И вот теперь Кабиан Халла, лучший заготовщик шкур ближайших обителей цнои, мертвым лежал на столе, а Мельзинга, старуха-обрядчица, суетилась с инструментами, изредка дергая парня за рукав.
— Очнись! Ну же! — Она вложила в его вялую руку разделочные ножницы. — Ты должен это сделать сам — так нити сущих станут еще крепче. Сам, — слышишь?
Рийя отрешенно кивнул. Рубец у правого глаза заныл, веко отозвалось надоедливым тиком. Еще утром Ри сидел у ложа умирающего отца и выслушивал последние наставления, а теперь вынужден совершить топа́хи, обряд погребения. Нет, он не боялся, движения его были отточены и безупречны: на протяжении последнего гвальда Рийя помогал Мельзинге с обрядами, и старуха всячески хвалила ученика за старания. Отец не возражал: дело нужное, да и помогать друг другу в обители Энфис считалось обязательством каждого верующего в нити сущих, а ремеслу выделки шкур он обучил сына уже давно.
