– Мы не можем пропустить урок Евгений Леонидовича, – слабо сопротивлялась я.
– Не волнуйся, он в курсе и очень даже «за» такой прогул, – сказала как отрезала Вика.
У меня тряслись колени, и я попробовала вырваться.
– Не могу. Ты знаешь… – остановилась, не собираясь делать больше ни шага.
Кирюшина грубо схватила меня за обе руки с такой силой, что запястья заныли от боли. Да уж, а с виду не скажешь, что эта красотка такая сильная. Оказывается, хрупкая девочка, которую все называют Тупицей, вовсе не хрупкая, да и не тупица, конечно, – такая точно умеет постоять за себя. Я невольно вспомнила, как она заступилась за Скворцова перед Громовым, и мне стало стыдно, я поняла, что никогда не смогу переступить через себя. Да, Страшила – наоборот, жуткая трусиха, и поэтому не сможет посмотреть в глаза человеку, который ей нравится и которого она так незаслуженно обидела. Зачем Скворцов вообще все это придумал? Какого-то Octopusa Sapiensa… Если бы он сразу подошел ко мне, если бы сразу предложил дружить, ничего бы такого не было. Неужели я бы не согласилась с ним общаться? Да, наверное, не согласилась бы.
– Послушай, мне на тебя, если честно, наплевать, – буркнула Кирюшина. – Но Скворцов – мой друг, и мне его жалко. Не знаю, что ему так в тебе нравится, но он очень страдает и ждет тебя каждый день.
Я промолчала: неужели на самом деле ждет? Не злится?
– Чего ты боишься? – спросила одноклассница.
Я усмехнулась.
– Да, боюсь. Ты верно подметила. Боюсь Скворцова, боюсь общественного мнения, боюсь саму себя! Я полюбила Octopusa Sapiensa, а не Егора Скворцова! – перешла на крик, потому что внутри накипал гнев. Знаете, как шумит кипящая вода в чайнике? Понимала, что не права и говорю ерунду. Да, я прекрасно знала, что Octopus – это Егор Скворцов. Лицо Кирюшиной вытянулось и стало некрасивым, почти уродливым.
– Короче, слушай меня: Егор уезжает в другой город. Навсегда. Если сейчас вернешься в школу, больше никогда его не увидишь. А я пойду. Мне ведь меньше, чем кому-то другому, хочется пропускать урок Евгения Леонидовича, – она круто развернулась, и быстро, гордо, размахивая руками, ушла, оставив меня, пристыженную, в одиночестве и на перепутье. Хотя и пришла весна, теплый ветер все равно был слишком обманчив, и подушечки пальцев в митенках замерзли. Я чувствовала какие-то неприятные уколы во всем теле. Стояла прямо напротив подъезда Скворцова и не могла войти. Черт, Кирюшина же так разозлилась, что не сказала номер квартиры. Кажется, нет другого выхода, как… Я услышала за спиной звонкий собачий лай.
