— Здравствуй, Гассан Абдуррахман ибн Хоттаб, — сухо произнес он.
Их давнишние дружеские отношения давно сошли на нет. Или их и не было никогда? Можно ли дружить с бессмертным существом, мыслящим совсем иными категориями, чем люди?
Двенадцатилетний оптимист, лучше всех в пионерлагере и в классе нырявший, — верил, что можно. Но он верил и в другие вещи, не сбывшиеся или оказавшиеся ложными...
Старик на излете девятого десятка сомневался, что вообще когда-либо понимал логику поступков джинна.
Как бы то ни было, тот ни разу не обманул своего спасителя. И исправно выполнял все желания, — один раз в двенадцать лет, как и было обещано... Но отчего-то все чаще Владимиру Алексеевичу казалось, что именно в этом безукоризненном выполнении таится главный подвох и издевка.
Сегодня он не должен ошибиться. Не имеет права. Шанса исправить ошибку не будет.
Молчание затягивалось, становилось неловким.
— А ты все молодеешь... — столь же сухо произнес Владимир Алексеевич.
— Надеюсь, ты не в обиде, о драгоценнейший? Я не раз говорил: стоит тебе пожелать, и недостойный...
— Нет! — резко оборвал драгоценнейший журчащую речь недостойного. — Я пришел пожелать другое.
Для себя желать ничего нельзя. Один раз пожелал и закончилось все плохо, очень плохо...
Перед их последними встречами Владимира Алексеевича так и подмывало опробовать рецепт из древней арабской сказки: приказать Гассану Абдуррахману залезть в одну из бутылок Клейна, благо за годы собрал внушительную их коллекцию, самых разных форм и объемов, из стекла, керамики, металла...
Интересно, полез бы туда джинн?
Наверное, полез бы... Потому что экспонаты коллекции пригодны лишь для демонстрации дешевых фокусов: стоит бутылкана столе отверстием вниз, а вода из нее, удивительное дело, не выливается. Это всего лишь модели или трехмерные макеты настоящей бутылки Клейна, четырехмерной. И пытаться удержать в любом из тех макетов джинна — это все равно, что попробовать раздавить человека, например, моделью танка, выполненной в масштабе 1 к 100...
А настоящая бутыль, пройдя сквозь стенку которой, — будь ты хоть джинн, хоть кто, — все равно окажешься на той же стороне — та бутыль уничтожена семьдесят пять лет назад. Это стало первым же деянием освобожденного Гассана Абдуррахмана ибн Хоттаба.
— Я внимательнейше слушаю тебя, о Волька ибн Алеша!
Он понял, что опять отвлекся, задумался, потерял нить разговора... Восемьдесят семь — это восемьдесят семь. Не впал в старческий маразм — уже скажи судьбе спасибо.
