А день такой прекрасный. Только сквозь нежные и сильные спасительные запахи леса пробивается какой-то противный душок. Почти незаметный. Однако перекрывающий все другие запахи, крепкие, сладкие, так же как высокий звук, который и услышать невозможно, уничтожает другие, более сильные и низкие звуки, которые от него вдруг становятся беззвучными и безжизненными.
Лес стал сам на себя не похож. Лес, ее дом, открылся и показал свое нутро, а оно такое страшное и чужое: другой мир, недосягаемая власть - откуда это взялось? Вскоре после этого у нее пошли первые крови, она присела над землей, и кровь потекла из нее в землю, уходила, темная, прямо в землю - но тот, скрытый, обреченный, так ее и не покинул.
Так она и росла. И ни о какой другой любви никогда больше не думала.
И вдруг времена изменились. Все почернело, стало жестким. Созвездия поменялись местами. Наступил год засухи, в полях стояли пустые, скрюченные колосья. Наступил год дождя, разверзлись хляби небесные, потом вдруг заморозки случились не вовремя. А потом снова пошел дождь, черные прогнившие призраки снопов застыли в полях. В соседних губерниях крестьяне оставляли свои дворы, грабили и поджигали поместья. На ночном горизонте постоянно полыхало угрожающее зарево. А она все росла и стала задумываться о жизни. С удивлением смотрела она на то, как мир все меняется и меняется. Как люди все больше и больше походят на хищников - хватают за глотку, рвут глотку - кровь согревает, кровь кормит. Из городов доходили слухи об убийствах высоких особ, об оторванных при покушении членах, о взрывах. Девочка росла. Все вокруг было бедно, жестоко и грубо. И чем больше она взрослела, тем больше думала о том, что на этой земле ни правые, ни виноватые не могут жить как им хочется. Что-то было неправильно в самой конструкции, ибо ничего больше не уравновешивалось, образовывался какой-то странный и ужасный остаток - может, небольшой, а может, и гигантский, кто знает?
Матери и ее приемной дочери приходилось все время батрачить, чтобы выжить, да еще и соседям помогать, и старикам родственникам. Девочке уже исполнилось семнадцать лет. И однажды мать заболела тифом, этой долгой и пылающей горячкой, от которой она впадала то в глубокое забытье, то в светлую дрему. Так она, сама об этом не зная, на последнем неведомом этапе пути соединилась с тем, исчезнувшим. Губы ее что-то бормотали - невозможно было различить, что было бредом и что основой самой души. Широко раскрыв глаза, она держалась за девушку, а иногда ласкала ее, словно ребенка, страстно и виновато - кого она ласкала? В царстве бреда шла другая жизнь, там она говорила и играла с той, которой не было.
