Тамас нащупал в кармане полоску кожи, припомнив слова Фартинга: «Закусите зубами. Если сорветесь, закусите сильнее и надейтесь, что земля мягкая». И зажал ее между зубами.
Тогда-то ему и вспомнилась темная каменная яма колодца, не дальше дюжины футов от того места, где он почуял избранного. В голове всплыл рисунок Лиллен. Тамас поразмыслил над пятидесятифутовым падением в холодную воду. Шансов выжить больше, чем при падении со стены, и вряд ли его будут преследовать.
Он потянулся чутьем, чтобы лучше понять, где по отношению к нему находится избранный, – двенадцать футов вдоль стены, восемь футов от нее и примерно тридцать футов вниз.
– Надеюсь, – сказал себе Тамас, поднявшись на ноги, – что сукин сын жирный.
Он выскочил из караулки, пробежал дюжину шагов по парапету и прыгнул во двор, оттолкнувшись изо всех сил, которые придавал ему порох. В полете замахал руками, кишки превратились в желе, темная земля, кишащая гурланской пехотой, понеслась навстречу.
Последнее, что Тамас увидел перед ударом, были белые, поднимающиеся вверх перчатки. Он врезался в тело, и избранный с криком рухнул на землю. Тамас перекатился и сумел встать на ноги, оступившись на подвернутой лодыжке. Обожгла плечо второпях выпущенная из мушкета пуля. Стиснув зубы от боли, он взорвал весь порох в пределах досягаемости. Взрыв оглушил, и Тамас, понадеявшись, что посеял достаточно смятения, захромал к колодцу.
Еще одна пуля пробила рукав куртки, другая просвистела прямо над ухом. Во влажном воздухе висел дым от взорванного пороха, проникая в ноздри и подгоняя вперед. Тамас добрался до устья колодца и бросился через край с мыслью, что падение, скорее всего, его убьет.
Это не имело значения, главное, убраться отсюда.
Он врезался во что-то твердое. На миг его охватила растерянность, потом он понял, почему не падает. Колодец оказался закрыт железной решеткой, которая не давала спуститься на дно. Задохнувшись, Тамас поднял лицо навстречу дождю. Сердце ухнуло в пятки. Мало того, что он посреди гурланского форта, так теперь еще и загнан в угол, как крыса в клетке.
Он умрет так же, как жил: с высокомерием и отчаянием, и по-прежнему проклятым сержантом.
Над ним навис гурланский пехотинец. Тамаса схватили за лодыжки и плечи и потянули наружу. Он пошарил в поисках ножа Фартинга, но ножны оказались пусты. Оставалось лишь беспомощно наблюдать, как пехотинец поднял приклад винтовки и опустил ему на голову. Тамас закрылся рукой, чтобы смягчить удар, и почувствовал острую боль, когда сломалось запястье.
