Что у нас может быть общего, Змей, если у тебя на уме кроме секса и нет ничего? И все это — лишь бы побыстрее меня уломать, ни для чего больше.
— Я танцевала, — я хотела всего лишь его поправить, прояснить ситуацию, но голос почему-то вдруг начинает дрожать, — давно… Бросила…
Я не плакала тогда, когда читала переписку Назарова и Земцовой.
Я не плакала, осознав, что в мой день рождения мой муж подарил мне свой первый левак, хоть мне при этом открытии и хотелось ослепнуть.
А сказав эти четыре слова, я вдруг понимаю, что мир попросту тонет за водопадом моих раскаленных, совершенно неостановимых слез.
Я бросила.
Бросила танцевать.
Бро-си-ла!!!
Интересно, кто-нибудь раньше рыдал с такой отдачей в рубашку Эрика Лусито? Да? Нет? Впрочем, какая разница. Он ведь сам виноват — сам подставляет мне свое плечо сейчас...
9. Эрик и Настя. Светлая сторона Змея
— Вот дьявол…
Рыдающие женщины давно не были для Эрика Лусито слабостью. Слезы вообще были универсальным женским методом решения проблем, а уж каким удобным средством манипуляции…
Он был бы идиотом, если бы не научился их игнорировать.
Только вот в чем была принципиальная разница? Женщина, что рыдает и говорит, что ты разбил ей сердце, указав на дверь утром — понятна, как конфетный фантик. И ты видишь все: и излишний драматизм, и всю постановочность этой сцены, и мозжечком чувствуешь, в какие именно места тебе пытаются надавить.
А что делать с женщиной, которая плачет из-за чего-то своего, да так глубоко, так надрывно, будто ей сообщили о смерти любимого брата, не меньше.
Это выбивает из колеи и делает землю под ногами какой-то зыбкой.
А еще — это сбивает даже самый железобетонный настрой, заставляет притухнуть кипящий в крови азарт охотника.
Ну и хорошо, а то уж очень однозначно реагировала на эту девушку физиология Катанийского Змея.
— Ну что ты, ciliegina? — тихонько шепчет Эрик, осторожно проводя ладонью по подрагивающим лопаткам девушки. — Не плачь, ничего страшного ведь. Многие бросают. Не всем это дано и об этом печалиться не стоит.
Что уж говорить, некоторые — просто исчезают, даже если дано. И держись за этот мираж после этого всеми когтями собственных воспоминаний, убеждай себя, что она — была. По-настоящему была. Не привиделась. Хотя в какой-то момент начинаешь сомневаться и в этом.
Просто таких как она не бывает. Не было. И не будет, видимо. Кем же она может быть кроме как сном?
Настя нервно всхлипывает, хотя это больше похоже на похороненный в слезах язвительный смешок. Чему она смеется — она не поясняет. Как и прекращать плакать, уже глуше, тише, но все так же горько...
