Лайгон привычным движением вскинул посох и направил на врагов, которые сразу позабыли о недосягаемом лучнике и переключились на вновь прибывшего. Гоблины не приняли направленный на них посох всерьёз, и это несколько задело самолюбие Лайгона. Он хотел внушать страх. По крайней мере, сейчас, измученный своими мыслями и ненавидящий всё вокруг. Мощный поток энергии откинул первых приблизившихся с такой силой, что признаков жизни они больше не подавали. Остальные стушевались, не понимая, что происходит, и замерли, не решаясь нападать. Лучник не прекратил прореживать нестройные ряды гоблинов, и Лайгон тоже не стал медлить. С кровожадной улыбкой он наносил магические удары один за другим, ощущая свою силу, несокрушимость и величие. Его глаза горели азартом боя. Это забытое ощущение могущества и власти, пусть даже над жалкими существами, опьяняло... но не приносило удовлетворения. Не такие чувства он надеялся испытывать: бой должен был заставить его не думать больше ни о чём, но этого не происходило. Валинкарец не мог понять, почему. Он не желал верить, что это как-то связано с тем, что он оставил своих товарищей. От этого Лайгон злился сильней, и когда уже все гоблины были повержены, он всё продолжал бить по ним, наблюдая, как тяжёлые доспехи, оружие и орочьи тела под действием магической энергии сминаются, перемешиваясь в одно неоднородное месиво. Он вкладывал в свои действия всю ненависть к валинкарцам, обрёкшим его на странствия в этом мире, ставящем под сомнения все его идеалы и принципы... и к самому себе.
Воздух наполнился противным запахом гоблинской крови, вонь от которой оказалася ещё отвратительней, чем от орочей. Лицо мага выражало омерзение, его подташнивало от этого запаха, но ярость была сильна, потому он не останавливался и не спешил покидать место этой короткой битвы. Гоблинская кровь наполнила воздух смрадом, схожим с тем, какой получается от протухшего мяса. Мужчина краем сознания отметил, что, наверно, все внутренности этих существ гнилые. До этого дня он и представить себе не мог, что кровь живого существа способна источать подобнуб тленную вонь.
Наконец, Лайгон выдохся. Он оглядел поле боя, усеянное ошмётками его врагов, и присел на трухлявый пень, оказавшийся поблизости. Тусклым взглядом мужчина проследил за лучником, который только сейчас решился спрыгнуть с дерева и о существовании которого, к своему стыду, Лайгон напрочь забыл. Это было непростительно, ведь незнакомец мог выпустить стрелу и в него. Спрыгнувший с дерева был гибок, строен, а по плечам его струились светлые волосы.
