— Здорово! Чего это он к вам? Он же ко мне обещал прислать.
— Перепутал, наверно.
— Ничего себе, перепутал! А Сергеев с меня штаны снимет: керн нужно срочно вывезти. Он ведь ничего не забывает, ты же знаешь.
Сергеев действительно обладал феноменальной памятью и все свои указания контролировал с потрясающей точностью и въедливостью.
— Ничего, вторым рейсом и твой керн отправим.
— А ты? — спросил мастер.
— Пособлю вам, чего там, — отвечал тот смущенно, и Виктор не удержался, обнял Тучнина, прижался щекой к его бороде:
— Ну, дружище!.. Есть еще люди на белом свете! Дай только выкарабкаться — Лунев в долгу не останется!
— Похудал ты, — заметил Толик, когда они оба оправились от смущения, какое почему-то вызывают добрые слова и поступки.
— Как не похудать — есть не могу, спать не могу... Хорошо хоть парни взялись — так взялись, слу-у- ушай!
— Это понятно, — поддержал Тучнин. — Я иной раз, если вижу, что закисать начинают, сам стараюсь найти повод для такого, понял, напряжения, чтоб они прочувствовали. Ведь когда тужно, тогда и дружно. Я ехал — уверен был, что у тебя тут сейчас не ходят, а вальс танцуют, и только на «вы» и с «пожалуйста»!
— Лишь бы успеть. Лишь бы все собрать... Самое главное — чтобы все молчали. Кстати, в твоей бригаде, когда станок забирали, как, трепа не было?
— Опомнись, Витюха: он же на прежней стоянке лежал.
— Да, верно!
— И вообще, будь спок: в моей бригаде — ё-ё!
Было в голосе и осанке друга при всем сочувствии и искренном желании помочь то неуловимое, но несомненное превосходство, какое почувствовал мастер еще на ночном совете в Маччобе: «Не меня!» Толик говорил — и непроизвольно, безотчетно радовался, что где-где, а в его бригаде порядок полный с планом, с запчастями, с коллективом, и авторитета не занимать. Не оттого ли так щедр оказался, что, помогая другому, лучше видишь свое благополучие? И не потому ли нередко человек, получивший помощь, готов скорее отомстить, чем отблагодарить за нее?
«Пожар на долгие годы унес репутацию самого молодого, самого передового, самого-самого... — с горечью думал Лунев. — Тот же Сергеев, трухнув из-за ЧП, будет наперед трижды креститься и плеваться, прежде чем выговорит фамилию «Лунев». Из-за одного этого опускаются руки: что толку реабилитироваться, если все равно эта история прилипнет банным листом к личному делу?»
Однако Тучнин был одного калибра с Виктором и, как Лунев, наиболее натурален в одном — в работе. Виктор быстро позабыл обидные мысли, едва взялись в четыре руки монтировать пусковую установку. Он всегда был отходчив, к тому же работа поглощала, втягивала в свою ускоряющую воронку. Время летело, становилось легче на душе, светлели мысли.
