— Рад слышать это, — продолжал он лишь с чуть заметной усмешкой, — но только я здесь ни при чем. Все, что ты понял, с самого начала было вот тут, — постучал он толстым пальцем по загорелому лбу юноши. — А я лишь немного помогаю скрытым тут мыслям добраться до языка, чтобы человек мог облечь их в слова и как следует проверить.
— Я… прости меня, Сократ… я ведь думал…
— Не смущайся, милый юноша. Если тебе нравится слушать наши разговоры, слушай их сколько хочешь.
— Спасибо! Ты ведь не думаешь, что я слишком молод или…
— Поиски мудрости долги и трудны, — снова улыбнулся Сократ. — Если ты готов к ним, то, чем скорее ты их начнешь, тем лучше. — И, повернувшись, он побрел дальше.
— Расскажи мне про него, — попросила через несколько дней Коринна, когда они с Алексидом удобно расположились на уступе у входа в пещеру. Сирень уже отцвела, но старая каменоломня пестрела звездами распустившихся олеандров. Только что кончился урок игры на флейте, и теперь, прежде чем приступить к чтению трагедии Софокла, которую Алексид принес на этот раз, они ели смоквы и болтали.
— Ну, он довольно смешон с виду, — начал Алексид, — и смахивает на сатира…
— И не страшно тебе говорить такие вещи здесь, в горах? — перебила она его шутливо, но в ее голосе чувствовалась робость.
Коринна не была такой суеверной, как Лукиан, но ей не хватало широты взглядов, которой учился Алексид у своих новых друзей. А вдруг сатиры и в самом деле есть? И вот сейчас перед ними появится козлоногое чудище с лошадиным хвостом, оскорбившись, что его сравнили с каким-то философом.
— Не бойся, — успокоил ее Алексид. — Сократ говорит, что их просто выдумали поэты.
— Ну, так рассказывай про него дальше.
— Он удивительный человек. Он необычайно подвижен, несмотря на большой живот. По-моему, в молодости от был неплохим атлетом и до сих пор не бросил упражнений. Он отличился на войне, и ему присудили награду, но он настоял, чтобы ее отдали кому-то другому — человеку, которого он перед этим спас в битве.
— Он тебе сам про это рассказал?
— Ну, конечно, нет! Мне рассказали его друзья.
— А какие они — эти другие мальчики?
— Да они вовсе не мальчики, я там намного моложе всех. Они уже взрослые люди. Вот, скажем, Ксенофонт. Такой молодец! Только, по-моему, не слишком умный — больше думает о лошадях, о собаках да о военной службе, — но зато с ним интересно разговаривать. И еще Платон. Ему двадцать лет. И он все умеет — отличается в состязаниях, особенно в борьбе, и к тому же сочиняет стихи и собирается написать трагедию. Как я, — добавил Алексид, грустно вздохнув. — Да только мне и пробовать не стоит — не могу же я тягаться с такими, как он!
