подошел к самому краю орхестры и, обращаясь прямо к амфитеатру, произнес длинную, написанную звонкими стихами речь о самых злободневных событиях с упоминанием всем известных лиц. После каждой строчки зрители разражались рукоплесканиями и ревели от восторга.
— Послушай, — шепнул Теон с благоговейным ужасом после одного особенно дерзкого выпада против влиятельного политического деятеля, — и как только он не боится?
— Мы, афиняне, считаем, что каждый вправе говорить свободно, — передразнивая Леонта, с торжественной важностью шепнул Алексид.
Теон одобрительно фыркнул, но тут же опасливо покосился на отца. Однако тот тоже смеялся, правда — шутке актера.
Но вот комедия закончилась (гораздо раньше, чем хотелось бы Алексиду) буйным пиршеством, на котором плясали мужчины в костюмах танцовщиц, и шутовской свадебной процессией. Когда хор удалился с орхестры, раздались громкие рукоплескания.
Теон вскочил и принялся приплясывать, разминая затекшие ноги.
— Вот это комедия! Правда, отец? Тем, которые будут показаны завтра и послезавтра, надо быть уж не знаю какими, чтобы победу присудили им. Алексид тоже встал, в его карих глазах прыгали огоньки радостного возбуждения. От игры актеров и от стихов он опьянел, как от вина. А в его голове уже слагались собственные строки. Они были не слишком остроумны, но ему самому показались отличными, и, не задумываясь, он дернул Теона за локоть и сказал:
— Я, пожалуй, тоже напишу комедию. Вот послушай! — И, став в позу, он презрительно взмахнул воображаемым плащом и произнес напыщенным тоном:
— «Иль ты не знаешь, кто перед тобой? Узри же Гиппия!» — И тут же ответил себе другим голосом:
— «На кудри глядя длинные твои, счел девушкой тебя я».
Смешливый Теон расхохотался, и Алексид, польщенный этим продолжал:
— «Где сяду я? К лицу ль сидеть мне сзади?»
После четвертой строки, в которой Гиппию указывалось, что благовоспитанной девушке вообще не положено смотреть комедии, Теон совсем задохнулся от смеха. И тут Алексид, внезапно спохватившись, заметил, что слушает его не только брат.
В нескольких шагах от него стоял Гиппий. Его бледное лицо исказилось яростью. Судя по всему, он вообще не был склонен легко прощать обиды, и особенно — такие язвительные насмешки. Алексид понял, что нажил смертельного врага. А какого опасного — это ему еще предстояло узнать.
