— Да, — тихо ответила, все еще пытаясь оторвать голову от мягкой и вкусно пахнущей подушки, каким-то образом я оказалась не на своей. Вообще-то в этом доме не было ни одной моей подушки, но засыпала я вчера на другой, той, которая была ближе к рабочему столу, а не к витражным окнам. И телефон мой лежал на прикроватной тумбе с другой стороны. Но я, не особо задумываясь, потянулась к ближайшей тумбе и, взяв телефон, ответила на вызов, только сейчас осознав, что его кто-то переложил для моего удобства. Вопрос в том, кто именно, сразу же отпал. И так понятно.
— Милая, ты все еще спишь? — послышался ласковый мамин голос, и я все же нашла в себе силы открыть глаза.
— Мама? — переспросила, словно усомнившись в собственных слуховых возможностях.
— Да, дорогая. Ты вообще собираешься возвращаться домой?
Я присела на кровати и, обняв себя за колени, спокойно произнесла:
— Прости, мама, но у меня по-прежнему нет ни теста с двумя полосками, ни всего прочего в подобном духе, — я не хотела ей язвить и хамить, но потребность ответить именно так была выше меня.
— Мира, я надеялась, что ты все обдумала и больше не держишь на меня глупых обид. Я же хотела как лучше, — мягко произнесла мама, а я задалась вопросом: кому лучше? Мне или ей? — К тому же, — продолжила она, и я с трудом заставила себя слушать, — отец сказал, что ты взялась за голову и уже вторую ночь проводишь у какого-то перспективного молодого мужчины.
Я упала обратно на кровать, зажмурившись. Почти четыре дня не разговаривала с мамой — и лучше бы и дальше не общались. Это ее «ночуешь» прозвучало с таким толстым намеком, что у меня по всему телу побежали мурашки, причем неприятные.
— Что еще папа сказал?
— Вот именно, что ничего. Славочка лишь ходит второй день и светит своей довольной рожей…
О как. Мама была зла на отца. Причем еще сильнее, чем четыре дня назад. Это ее «Славочка» было коронным подтверждением крайней степени бешенства. Отец ненавидел, когда она его так называла, он ненавидел, когда его вообще кто-либо так называл, мол, тем самым они отбирали память о моей родной матери. И именно это бесило Марину сильнее всего, так же как и наши с братьями имена, ведь это мама так пожелала, чтобы у всех ее детей имена были похожи на имя любимого мужа. Святослав, Ярослав, Мирослава… И, как мне казалось на каком-то интуитивном уровне, именно с моим именем у Марины были самые большие проблемы, она словно замирала на мгновение, теряя самообладание перед тем, как его произнести, и лишь потом с трудом брала себя в руки. Конечно же, такое было не всегда, но все же…
