— Праздник очень утомителен, — вдруг впервые за вечер прямо посмотрела она, — Я очень устала. Лягу пораньше, — и собралась уходить.
Я успел поймать ее руку; она гневно взглянула на меня, а я тихо попросил:
— Останьтесь еще ненадолго, госпожа. Сердце вашего раба отравлено этой небесной красотой, и лишь ваш светлый взор способен излечить его. Позвольте мне любоваться вашими прекрасными глазами!
Можно было подумать, что она смутилась; гнев в ее взоре пропал; она опустила глаза и забрала у меня свою руку. Что-то привлекло ее внимание, она стала нервно тереть собственные пальцы, пробормотав: «Проклятая хна!» — потом все же взглянула на меня. Я не мог без улыбки глядеть на ее нежное, восхитительное лицо.
— Хорошо, я посижу еще, — приняла решение она. — Но ты ответишь мне на один вопрос, Рустем!
И снова гордо вскинула подбородок, дразня меня дерзким взглядом.
— Спрашивайте, госпожа, — склонил я голову, любуясь ее тонкой рукой, на которой и впрямь еще были видны слабые коричневатые разводы.
— Скажи мне, паша, — потребовала она, вновь привлекая мое внимание, — кому принадлежит твоя верность?
— Я верный слуга династии, госпожа, — столь странный вопрос меня удивил.
— Я не об этом, — обворожительно улыбнулась она, выбирая с блюда темный плод инжира. — Моя матушка полагает, что ты предан ей.
— И это так, госпожа, — ответил я, не в силах оторвать взгляд от белых тонких пальцев, рельефно и очаровывающе выделяющихся на фоне темной кожуры.
— Однако вчера ты был готов предать ее и нарушить все ее планы по одному моему слову.
Кажется, я стал понимать, к чему этот допрос.
— Если однажды, — продолжила она, — тебе придется выбирать между матушкой и мною — кого ты выберешь, Рустем? — и наконец попробовала выбранный плод.
Я залюбовался ею.
— У Хюррем-султан нет причин сомневаться в моей верности. Но у моего сердца одна госпожа, и это вы. Я выберу вас, госпожа.
Она явно была довольна моим ответом.
— Ты вступил на опасный путь, паша. Если матушка узнает — не сносить тебе головы!
Она снова откусила кусочек инжира; легкий, цвета насыщенного крепкого кофе рукав ее платья сполз, обнажая тонкую руку по локоть.
— Она не узнает, госпожа, — улыбнулся я, — если ей не скажете вы. А если моей луноликой госпоже будет угодно предать меня на смерть — гнев Хюррем-султан уже не будет иметь для меня значения.
Она задумалась, чуть склонила голову, постучала ножкой по полу, снова посмотрела на меня:
— Ты опасный человек, паша, — чуть прищурилась, — умеешь сладко петь. Говоришь вещи, которые я хотела бы услышать, — но много ли в них правды? — недоеденный плод стукнул о поднос.
