Хозяин дома сидел в высоком кресле, разглядывая меня со спокойным достоинством, сложив руки на груди. Увидев, что я открыл глаза, взял со столика инструмент и подал мне, показав жестом, что я должен сыграть. Я повторил его движение, приложив к плечу скрипку. Смычок коснулся струн, издав отвратительный скрежет, напугавший меня. Мне хотелось бросить эту штуку на пол, растоптать её и сбежать. Но хозяин покачал головой и мягко поправил постановку моих пальцев, объяснив парой слов, как я должен играть.
С тех пор непреодолимая сила тянула в этот дом. Я забыл прежние дела, которые стали казаться мне ничтожными и глупыми. И посвящал всё время урокам господина Гвейнальса Гоффа. А потом мой немногословный наставник предложил мне играть где-то у воды — у озера, реки, а я нашёл в лесу водопад среди заросших лишайниками скал. И приходил сюда каждый день, играл часами. И вдруг из воды вылетела жар-птица: искрящейся шлейф пламени, отливающие бронзой перья, горящие как угли глаза. За ней появилась другая, и скоро целая стая кружилась надо мной. От испуга ноги примёрзли к земле. С трудом преодолев сковавший мышцы страх, я бросился бежать, споткнулся о вылезший корень, и чуть не расшиб нос.
Я прибежал в дом, дрожащий, в вымокшей от пота рубашке. Упал на диванчик, выронив скрипку. И безумно страшился, что господин Гофф решит, что я сошёл с ума и долго не хотел рассказывать, что же меня так напугало. Когда же, заикаясь от волнения, описал то, что увидел у водопада, впервые заметил слабую улыбку на бледном лице моего наставника, как единственный луч света, проникший в сырое подземелье. Он признался мне, что испытывал меня — на самом деле я играл не на скрипке, а на особом инструменте — фларктоне, который умеет управлять стихией воды.
С тех пор прошло почти двадцать лет, я стал известным музыкантом, но не смог забыть того первого впечатления, когда сумел овладеть водной стихией.
Булыжная мостовая перешла в заросший травой берег. Я увидел невдалеке пристань, где на отмели гнил разбитый и позеленевший от времени деревянный баркас, отражаясь в зеркальной глади. Изумрудные волны набегали на берег, с шипением разбиваясь в белую пену.
Я прошёл по скрипящим доскам до самого края, присел. Достал фларктон и как только смычок коснулся струн, инструмент ожил в моих руках, отозвался лёгкой, как паутинка, кантиленой. Она то взмывала вверх, то стремительно падала, сплеталась в тугой прочный кокон и распадалась на мириады звонких трелей.
