Княжну в станице все полюбили, ибо видели, как она горевала; бабы вместе с ней устроили поминки, на которых вели тягучие, полные печали песни. Она сама не ведала, что знает десятки заупокойных молитв, и даже видавшие виды казачки, не пропускавшие многочисленные тризны, умилялись, когда княжна-белоручка со слезами и мольбой, с Таким тоненьким завыванием, на которые были способны, по их представлениям, лишь деревенские русские бабы, вести печальную мелодию по безвременно ушедшим в лучший из миров, к самому Господу Богу. Дарья и сама себе удивлялась. Она знала все молитвы, все обряды. Откуда что взялось? «Господи! Услышь молитву мою, и вопль мой да придёт к тебе». Эти слова то и дело повторяла Дарья, как бы черпая в них силу для предстоящих дней.
Она не могла машинально повторять молитву; вникая в её смысл, старалась прикоснуться к тайне, которая всегда и во всём ей чудилась. На третий день она прошлась по главной улице станицы, рассматривая на ходу дома, постройки, встречавшихся станичников и странные камни — плоские, высеченные каменные исщербленные табуреты и скамейки, стоявшие перед каждым двором. В жаркую погоду на них было хорошо посидеть на тёплом, нагревшемся до приятного томления, исходившим внутренним жаром, и старику, и молодушке, и ребёночку болезному. Княжна останавливалась перед каждым домом, стараясь отыскать какие-нибудь невидимые следы пребывания именно в этом месте своих родителей. Что терзало душу молодой княжны, никто не знал, но каждый станичник полагал за особую честь попасться ей на глаза, выйти во двор и издалека длинно, с блаженной улыбкой, поклониться, перекрестившись. Что ж они находили в ней? Что видели? Какое предчувствие тревожило душу человеческую?
Ей не верилось, глядя на ласковый, добрый, удивительный мир, какого она ещё не видела, ибо иного, кроме московского, не приходилось видеть, что в мире случилась какая-то беда, похожая на затмение солнца. Душа её не принимала свершившегося. Потому что, если бы приняла, то для неё другого выхода не оставалось бы, кроме одного — умереть. Дарья должна была служить единственной цели — спасти брата, который, она верила, остался жив.
На третий день должна была состояться панихида по убиенным грешникам, то есть красноармейцам. Их вынесли всех на край пологой горы, тут же, с превеликой неохотой, подъесаул велел вырыть общую солдатскую могилу. Хотя по христианским обычаям над самоубийцами не служили панихиды, — таковыми для Похитайло являлись красняки, — но среди них были и верующие люди. В общем, решили предать земле бренные останки всех убиенных.
