Ни князя, ни княжны, ни её брата в первые минуты никто не мог найти; лишь войдя в свой дом, Похитайло почувствовал присутствие чужого человека. Он осторожно обследовал все комнаты и в самой дальней холодной увидел следующую картину: в углу на корточках сидела голая, бьющаяся в истерике княжна с браунингом в руке; на деревянных нарах навзничь лежал комиссар Манжола в кожанке, с залитым кровью лицом и с выскочившими мозгами; у дверей ничком валяйся осклабившийся Филькин. В свете чадящей свечи всё выглядело странно и жутковато.
Похитайло кое-как приодел княжну, рассказал о взятии станицы и о том, что она свободна и может идти к своим родителям, которые её ждут, наверное, не дождутся.
Княжна Дарья долго не могла прийти в себя. Ей то мерещился отвратительный, гнусный мужчина в кожанке, жадно тянущий к ней грязные руки, то под впечатлением кошмара, она принималась звать братца. Она не допускала даже мысли о смерти брата, отца и матери. Её распалённое событиями воображение рисовало одну картину страшнее другой, а подъесаул, никогда не считавший женщин в полном смысле за людей, был тронут переживаниями этой молодой девушки, расспрашивал о случившемся и, сочувствуя, боясь растревожить ещё больше её сердце, вздыхал. Насколько неожиданно и быстро он переходил к жестокости, настолько, как ни странно, ему была свойственна и сентиментальность. Он гладил Дарьюшу по голове и, словно маленького ребёнка, уговаривал не плакать. Затем они направились к ещё чадящему дому. И тут у Дарьи оборвалось сердце: она вдруг всё поняла! С невыразимым ужасом на перекошенном горечью и болью лице опустилась на колени, истово перекрестилась и заголосила во весь голос. Она догадалась — даром жечь этот дом никто из красных не стал бы, — и подожгли его с определённой целью.
Через час Дарья уже немо стояла на коленях и просила у Бога смерти. Ей не хотелось жить. Все её представления о жизни как о разумной человеческой организации, о мире, в котором преобладает разум, воля Бога, совесть, честь, достоинство и искренность, — всё оказалось за прошедший день перечёркнутым, на всём лежало клеймо смерти и мерзости. Она не видела возможности дальше жить, есть, мечтать, молиться Богу, думать о чём-то прекрасном, чем она прежде только и занималась. Светлый Божий мир опрокинулся, ввергая её молодую неопытную душу в пучину душевного краха и ужаса. Нет, Дарья больше не могла жить, вспоминать прошедшее, весь кошмар, всё то непереносимое, что пришлось пережить, и поняла, что лучшего, нежели смерть, ей желать нечего. Её душа опустошилась и далее существовать не имела просто права по той простой причине, что на её долю выпало то, что не перенесёт ни одна другая.
