Часов в девять принесли свечу, она поблагодарила, но подумала, что при свете будет хуже. Солдаты могут заметить, разгадать замыслы, и тогда всё погибло. Но через полчаса принесли полную миску картошки и огурцов, хлеба и стакан горилки, ополовиненный по дороге не выдержавшим соблазна красноармейцем.
— Я водку не пью, — сказала она, толкнув стакан и пролив драгоценную влагу, на которую страдальчески неотрывно уставился красноармеец. Он тут же взял стакан и опрокинул содержимое прямо себе в горло, не сморщившись, вытер рукавом губы и вышел вон. Не успела Дарья поужинать, как снова тот же красноармеец принёс стакан водки и поставил перед ней:
— Комиссар приказал, чтоб выпили до самого донышка.
— Я же сказала, не пью, — отвечала Дарья, ещё не понимая, но отметив странность в действиях командира, приславшего уже дважды водку.
— Комиссар приказав, а я чтоб передав, — загадочно блеснув похотливо прищуренным глазом, промямлил красноармеец и вышел, осторожно прикрыв на засов дверь.
Дарья отодвинула от себя миску, хлеб, ей стало так жутко от ощущения, что она находится в западне у людей, справлявших лишь всего несколько своих потребностей — есть, удовлетворять животный инстинкт и убивать. Что надо этому солдату, который так странно смотрел на неё? Ночью придёт и изнасилует? Об этом Дарья подумала впервые, и холодный ужас обуял её. Она молча принялась ходить по комнате, поглядывая на свою сумку, в которой лежало её спасение. «Я не дамся, я лучше себя убью», — твердила она, радуясь, что у неё есть всё-таки защита от всяких негодяев.
Через час в коридоре раздался шум; голос, грубоватый, но знакомый, и она поняла, пришёл тот самый комиссар в кожаной куртке, и у неё мелькнула слабая надежда, что всё обойдётся. Он вошёл, и сердце сжалось: комиссар еле стоял на ногах, на которых блестели начищенные дежурным новые хромовые сапоги.
— Ну, ты ещё тут, надо, надо выпустить тебя, — пробормотал он, доставая из кармана бутылку с горилкой и брякая её на стол. — Мне боец сказал, тебе понравилась моя водяра.
— Вам что надо? Я никакой водки не пила и никогда в рот не брала.
— То есть? — медленно свирепел только что благодушно настроенный Манжола. Сообщение рябого солдата, что девушка не моргнув хлопнула стакан горилки, обрадовало комиссара, и он с вожделением думал о предстоящем свидании с пленницей. Он её видел в каком-то смутном ореоле великолепных волос, и коварная мысль закралась в его неспокойный мозг: «Значит, меня разыграл тот рябой солдат, обманул и своего комиссара? И что будет, если я ему голову при этой девке отрублю саблей?». Но вот-вот должен появиться Филькин, которому он поручит исполнить приговор. Есть христианские заповеди, христианские законы, но то всё вилами на воде, а дьявольский закон его, комиссара, главнее всего.
