На лекцию он пошел не подготовившись, неотвязно думая о том, что произошло. Он ошибался, задумывался, но не замечал удивления аудитории. К концу лекции он понял, что что-то кончилось в его жизни. Он вернется домой, приведет в порядок стол. Все будет напрасно. Стоит ли браться за новую проблему? Нет, это невозможно. Это все равно что, разлюбив, тут же заглядываться на других женщин. Не имеет смысла.
Вытирая руки от мела, он вошел в библиотеку. Что ж, придется отказаться от семинара. Какого черта копаться в мелочах, если главная проблема перестала существовать! В библиотеке, стоя среди полок, он рылся в книгах. И вдруг услышал голос Модзинского. Он посмотрел поверх книги и увидел его, сидящего за столом с Рыловой. Рылова училась с ним на одном курсе. Они держались вместе, видимо, любовь, а может быть, симпатия соединяла их. Она не была ни красивой, ни стройной. Но у нее были большие серые глаза, полные внимания и заботы, то есть того, в чем больше всего нуждался Модзинский. Он слышал, как Модзинский говорил ей надломленным голосом:
— Ничего, понимаешь? Ничего! Это положение он объяснил мне в полминуты, обычным человеческим способом, не применяя всего этого сложного механизма, на который я потратил столько часов! Я ничего не смогу сделать!
Рылова смотрела на него с пониманием, скорее даже с жалостью, и гладила его руку.
— Не говори так. Я уверена, ты еще многое сделаешь! Не всем удается сразу! Он тоже, наверное, не сразу добился признания…
Признания! И он медленно вышел из-за полки. Он ни о чем не думал. Постоял минуту в нерешительности, потерянный, никому не нужный. Теперь все зависело от него. Он мог подойти к ним, сказать все, осчастливить Модзинского. Имел ли он на это право? 11 удивился самому этому вопросу. Право? Ну да, Модзинский сделал то, что ему не удалось. Модзинский способнее его. Разве это означает, что в жизни у него не будет неудач? Пусть попробует схватить удачу за хвост. Какое мне до этого дело? Модзинский ведь не спрашивал его о проблеме Релленберга. Имеет ли он право губить свою жизнь ради счастья Модзинского?
Он достал сигарету, сунул ее в рот. Потом, не раздумывая, подошел к ним. Медленно, низким, сдержанным голосом объяснил он Модзинскому, что тот решил задачу Реллеиберга. Потом взял его рукопись, сказал, что обработает ее, и вышел, оставив его с Рыловой, счастливого, сияющего…
То, что через две недели после описанных событий в работе Модзинского была найдена ошибка, уже не имеет значения. Важна та тихая спокойная ночь, в которую он входил смело, с высоко поднятой головой, снова садясь за стол, заваленный бумагами.
