– Да ведь я хасид, дорогой Ицхак, я при родителе, он начертает мое будущее.
– Я разглядел в тебе влечение к свободе, деньгам и действию.
– Допустим. Но я взращен по-хасидски, льну к книге и синагоге.
– В вольном краю натура раскрывается и рвет цепи воспитания.
– Вера и семья – не цепи!
– Сожалею, был резок.
– Побережем слова и время. Излагай свой план, Ицхак.
– Займемся алмазами. Драгоценные камни гранить – еврейская стихия. Откроем фабрику.
– Капитал?
– Обопремся на отцов.
– Рабочие руки?
– Наши потянут воз. Мы не чураемся полезного труда – докажем христианам.
– Докажем христианам? Слышу просвещенца речь. Их любви нам не стяжать!
– Их любви нам не стяжать? Слышу хасида речь. Мы не любви, мы равенства хотим!
– Вернемся к делу. Начинать с чего?
– Набираться знаний. Лишь выучкой блестящей алмазы заблестеть заставишь.
– В Берлине всей затее быть?
– Поначалу. Потом – Антверпен. Там наше детище и разместим.
– Мне нравится проект твой, Ицхак. Надеюсь, отец поддержит и денег даст.
– Не сомневаюсь, Дов.
Ицхак и Ревекка вернулись домой. Дов и Маргалит очутились в гостях. Как разнятся Берлин и Божин! Где нет сходства, там различие бьет в газа. Ревекка с Маргалит разъезжают по чистым зеленым улицам. Гостья восторгается, и вздыхает, и ласкает тщеславие хозяйки.
Натан, отец Ицхака, был попечителем и благотворителем школы для еврейских отпрысков неимущих семей. Заведение наставляло питомцев на рабочий путь. В работе каждому свое – радость бытия или забвение его. Лучшие выпускники готовились гранить алмазы в Антверпене.
Меж компаньонами было решено: Дов управляет выделкой товара, Ицхак продает его по всей Европе. Основали фабрику. Привезли рабочих из Берлина. Дело пошло споро. Заблестели алмазы, заблестели и золотые монеты с выручки. Хасид, однако, в некотором роде разочаровал просвещенца. Дов повелел пролетариям своим неукоснительно блюсти все богом заповеданное и трижды в день творить молитву. “То ли натура пока не раскрылась, то ли цепи воспитания слишком крепки…” – размышлял Ицхак.
3
Жак – юный парижанин, сирота. Чтоб Гаврошем не стал, призрел отрока дальний родственник, лавочник. Торгаш не слыл ретивым боголюбцем: в талмуд не заглядывал, библию в руки не брал, в синагоге – редкий гость. Ухватками приказчика Жак овладел отменно, безбожие пристало к нему прочно, и он ни в чем хозяину не уступал.
Торгуя в Париже, Ицхак свел знакомство с наставником Жака. Да разве лавочнику по карману сверкающие камушки? Воистину, неисповедимы пути просвещенца! Не иначе, на почве неверия сошлись два мужа. Так узнал Ицхак о чересчур толковом приказчике, коего хозяин рад был сбыть. И берлинский коммерсант открыл Жаку новые горизонты, и увез в Антверпен, и определил на фабрику.
