— Заметь, я тебя ни о чем не спрашиваю.
— Спасибо.
— Кушай на здоровье, — хмыкнул Иващенко. — Хотел тебя предупредить: ты на нашей фирме поосторожнее: тот еще гадюшник. В лицо лыбиться будут и руку жать, а за спиной… — он не договорил, только рукой махнул.
Пастухов напряженно молчал, ожидая продолжения. И оно не заставило себя ждать:
— Знаешь, я привык говорить все прямо и политическим играм не обучен. Меня бы давно уже «съели», только кто тогда работать будет? Эти «эффективные менеджеры», — последнее словосочетание прозвучало как плевок, — ни фига не смыслят в том деле, которым занимаются.
— А Патрушев? — осторожно спросил Антон.
— Саныч? Он, конечно, мужик старой закалки, только ему бы полком командовать, а не производственным объединением руководить. И слушает он иногда не тех, кого нужно.
— То есть не вас?
Иващенко крякнул:
— Зря язвишь. Если б он меня почаще слушал, не была бы фирма сейчас в такой… в таком положении. У Саныча хватка железная и характер пробивной, но взгляд порой слишком узкий. Сегодняшним днем живет. Преспективы не видит. — На этом месте Пастухов привычно прикусил язык, чтобы не перебивать внезапно разоткровенничавшегося производственника. — Знаю, я сам виноват: сладко петь не умею, как всякие сопляки вроде Миши Жукова. Вот и посуди, когда Санычу с одной стороны правда-матка, а с другой — то, что ему слушать приятно, кого он слушать будет? — Иващенко немного помолчал и продолжил: — Ты пойми, я не завидую ничьей власти, мне за державу обидно. Пропадет фирма, а ведь я у ее истоков стоял!
— Я понимаю… Все, кроме одного: зачем вы мне все это рассказываете? Я всего лишь аудитор. Мое дело — цифры.
— Эх ты, зачем… В том-то и дело, что аудитор. Очень может быть, что тебя попробуют сбить с панталыку или надавить. Мне бы этого не хотелось. Ты хороший парень, Антон, но не знаешь, куда вляпался. Если вдруг что-то такое будет происходить, дай знать — попробую что-нибудь для тебя сделать.
* * *
Вечер и часть ночи снова прошли за книгой, которая захватывала все больше и больше: «„Всему — свое место“ — таков, пожалуй, наиболее общий смысл, который можно извлечь из „Курочки рябы“… Однако то же суждение, добытое ими из сказки о курочке рябе самостоятельно — пусть и несформулированное, — имело бы гораздо большую ценность. Так рыбак подолгу сидит с удочкой у реки, вылавливая крохотного карасика, в то время как дома ждет его суп из судака».
Антона словно кнутом хлестнула мысль: «Это код!» Не в книге, нет, а все то, что говорил Олег. Его присказки, цитаты, дурацкие шутки — все не просто так. Все это закодированное послание, которое ему, Антону, надо расшифровать. Откуда, с какого дерева упало на голову Пастухова это знание, он понятия не имел. Да и знание ли это? Может, у Дужникова просто не все дома и его безумие перекинулось на Антона, который теперь стал похож на героя Рассела Кроу в «Играх разума», который во всем начал видеть зашифрованную информацию? Даже если так, Антону было плевать: благодаря этому шибанутому админу жизнь перестала быть пустой. Слишком точно били его некоторые фразы в болевые точки Антона. Да и некоторые фразы из книги — тоже: «Самое интересное в мире — то, чего нет. Но вас, кажется, больше интересует то, что есть. Досадно». А ведь и правда: после встречи с Ритой Антон отринул свое призвание, поставил на себе крест как на писателе, придушил свое воображение, стремящееся в другие миры, полностью ментально приковав себя к этому. А потом их брак стремительно пришел к своему краху, и тогда Антон, можно сказать, умер. В мире реальном он потерял все стимулы, чтобы жить дальше, а от миров воображения сам себя отрезал. Добровольно. Отсюда тоска, депрессия и мысли о самоубийстве…
