– Будешь разыгрывать из себя верного девственника? Ты чуть не убил меня, братец. Я требую моральной компенсации в виде хорошего траха.
– Отвали.
– Ты мне нравишься, когда злишься. Но сейчас ты не злишься, братец. Совсем. Кажешься слишком расстроенным, почти сломленным… почему тебя так тянет умереть? Что в этом хорошего? Ну же, моя сладкий, плохой мальчик. Давай отпразднуем наше очередное воскрешение – вместе? Я же чувствую, что ты хочешь меня. Возможно я единственное, что ты ещё в этом мире хочешь.
– Я даже не знаю, что ты такое.
– Да? Ну, тогда мы квиты. Я до сих пор не очень хорошо представляю, что ты такое. Но мне это не мешает. Почему должно мешать тебе?
Её тело, в котором мне знакома почти каждая клеточка.
– Прекрати сопротивляться, Альберт. Просто возьми меня так, как нам обоим этого хочется. О своей Катрин будешь думать завтра.
Вот зачем она вспомнила её имя? Я уже почти сдался. Мне так хотелось сдаться, мягко скользнуть в её узкое, сладкое, тугое лоно Синтии, погружаясь в него, раз за разом, до сладких судорог, заставляющих забыть обо всём на свете.
– Уже завтра, Синти.
Я попытался встать, но она оседлала меня, оплетая ногами, руками, всем змеиным телом, прижимаясь так плотно, что нас разделяла только ткань.
– Я хочу тебя. И я тебя получу. И прекрати мне перечить, – Синтия улыбалась.
Но я понимал, что если не дам ей то, что она хочет, того, чего мы оба сейчас жаждем, как глотка воды в пустыне, она станет неуправляемой и ещё более опасной. В первую очередь для Катрин.
Мне хотелось, отчаянно хотелось найти оправдание своей слабости. Тому, что, отбросив все сомнения, понятия о порядочности, долг, честные слова, стыд, превозмогая боль, как пламя, бьющееся в теле, я не стал с ней бороться – я уступил моей страсти.
Перевернув Синтию на спину, содрав с неё её наглаженные, с острыми стрелками, чёрным брюки, я овладел ей. Неистово, зло и страстно. Я словно пытался убить её или себя, беспощадно вонзаясь в её мягкую, сладкую вагину раз за разом стараясь так, словно пытаясь разорвать на части. Она стонала подо мной, извивалась змеёй, её мышцы сжимались на моём члене, заставляя меня то гортанно стонать от удовольствия, то хрипеть.
Она вся была передо мной, как раскрытая до самых глубин раковина. Влажная, скользкая, гибкая. И ощущения достигали невидимой остроты. Но всего этого было мало.
Чем глубже и чаще я входил в неё, тем зверь, живущей во мне, больше жаждал, тем немилосерднее томила похоть. Схватив за пушистые, мягкие локоны я притянул её лицо к своему, впиваясь поцелуями в её прохладные, сочные, как персик, губы. И такие же сладкие.
