— Экий философ… Доморощенный! — процедила женка. — Она — девка, ее удел дома сидеть да мужа привечать.
— Это ты так думаешь, — неожиданно изрек Тихон, усмехнувшись. — Люди разные, и судьбы разные. Не равняй всех по себе.
— Интересно! — воскликнула в сердцах женщина, побледнев. — То ты с пеной у рта уламывал ее замуж идти, то сам отпускаешь! Где же твоя хваленая логика?
— Я попробовал, она решительно отказала, — нашелся Тихон.
— И что же ты с ней делать будешь, а? — Параска отступать тоже не желала. — Или примешь как должное, что твоя дочь оскорбила почетного гостя, оказала неповиновение?!
— Конечно же, нет. Накажу, как и положено, нагайкой! — Тихон решительно поднялся с лавки. — Но для начала пусть придет в себя, посидит, подумает… Иди-ка ты лучше со стола убери, Параска.
Женка охнула, невольно посторонившись, пропуская Тихона в сени. Ее губы нервно подрагивали, на покрасневшей коже выступили бисеринки липкого пота. Она недовольно сложила руки на груди, подозрительно глядя на мужа.
— А, да… — пробормотала она, метнувшись к накрытому столу. Спорить с мужем и закатывать скандал желание у нее моментально отпало. На этот раз ее внутренний голос подсказывал селянке, что криками, воплями и излюбленной скалкой дела не решить. Конечно, душа требовала скандала, но в этот час Параска впервые устыдилась своих желаний, молча, приступив к уборке.
* * *
Солоха поспешила запереть дверь своей комнатки на засов, подсев к окну. Возбуждение вместе с адреналином постепенно спадало, заставляя девушку невольно вернуться с небес на землю, а именно подумать о предстоящем разговоре с отцом и матерью.
Будучи девушкой, не глупой, Солоха решительно отмела все версии их диалога, в которой отец и мать бы не предъявили ей претензий, предоставив в дальнейшем самой выбирать свою судьбу. Немного пораскинув мозгами, она пришла к выводу, что и оскорбленный Матюха с Путятей ей произошедшего не простят.
Против тихоновского ожидания раскаиваться Солоха не спешила. Не тот у нее был склад ума и характера.
— Мне не место в этом селе… — шептала она, прислонившись к оконной раме, обтянутой бычьим пузырем. За окном уже давно царствовала ночь, и только тусклый свет одинокой лампады рассеивал царящую в комнате полутьму. По лицу, рукам и шее Солохи плясали расплывчатые тени, за окном неспешно покачивались ветви старой яблони, огонек загадочно мерцал, поигрывал и переливался своими обманчиво эластичными гранями, отражаясь в глазах девушки. Внезапно он замер на месте и потух, погрузив комнату в абсолютный мрак. По комнате распространился едкий запах паленого фитиля. — Если я не могу прогнуться под этот мир, то боюсь, миру придется прогнуться под меня… — донесся из темноты вкрадчивый голос селянки.
