— Помнишь, — она приподнялась на локте. — Я спросила, а ты не ответил?
Он улыбнулся, обвел пальцем округлость смуглой груди и, взяв за журавлиную шею кувшин, налил вино в бокалы:
— И что же я «не ответил»?
— Ты не сказал, где девушки лучше: в Мадриде или Мехико?
Майор умел с честью выходить из разного рода переделок, отделываясь шутками; точено, как умели немногие, задрапировав их комплиментами, но тут… Он хмыкнул, делая вид, что беспечно потягивается.
— Эй, я знаю эти фокусы! — ее брови нарочито обиженно сбежались.
— Ну… это с какой стороны посмотреть, — лукаво протянул де Уэльва, — и да, и нет. Пожалуй, всё зависит, когда и кого последний раз видел…
— Ах, вот как! — Тереза грозно поднялась над ним, сев на колени. — Интересно! И кого вы последний раз видели?
Но ответа на свой повторный вопрос она так и не услышала. Диего опрокинул ее на спину, и они вдруг ощутили себя во власти той сладкой волны, что толкала их плоть раствориться друг в друге.
— Съешь меня, — горячо прошептала она. — Не щади… Крепче, крепче… я хочу тебя… Ну же!
* * *
Минула полночь. Отблески очагов — желтые, оранжевые, карминовые, столь согревающие душу, точно дружелюбные фонари, приветствующие блудного сына, — угасли. Шум голосов смолк. Сон и тишина сковали Санта-Инез. Лишь из дома коррехидора доносились залихватские трели сержанта Аракаи. Испытания и тревоги вконец измучили неугомонного Винсенте.
«Забавный старик», — подумал дон, прислушиваясь к голосу ночи. Внимая богатырскому храпу, он представил его обладателя дрыхнущим на солдатском рундуке, наверняка в сапожищах и шляпе, привалившись тяжелой головой к косяку.
Сон, хоть убей, не шел. Терези давно спала. Майор осторожно поправил сбившееся с ее плеча одеяло. От нее приятно пахло родным, теплым… И Диего захотелось крепче прижаться к сему теплу, уткнуться в него с головой и замереть, слушая колыбельную песню цикад… Но он не сделал этого: уж больно сладко, приоткрыв малиновый рот, спала его милая, и было жаль спугнуть ее покой.
В неверном свете, падавшем от окна, он различал очертания предметов, стоявших в комнате: колченогие табуреты в углу, скелет кресла без подушки и гобелена; большое распятие на стене и что-то еще у двери, напоминающее свернутые в рулон шкуры или циновки.
«Странно… — днем он совсем не обратил на этот хлам внимания. — До того ли было?..»
Диего повернулся на другой бок, спиной к Терезе, глубоко вздохнул. По пыльному стеклу окна мягко шуршали ветви оливы. Неожиданно для себя он уснул, но, погружаясь в мир сновидений, отметил, что всё-таки доволен судьбой: в его кубке жизни доброе вино, и пьет он его сполна.
