Мысли путались. Мне одновременно было противно и… приятно. То есть, я… это… на подсознательном уровне, инстинкты, которые не подвластны контролю. Меня заводили эго хриплые стоны, хотя на самом деле с удовольствием бы укусила член от злости! Почему я вообще это чувствую? Не возбуждение, но что-то очень похожее на него.
— Да, вот так, — едва прохрипел Литвинов, когда я осмелилась взять полностью член и застыла в таком положении. — Соси его, детка… Не останавливайся.
Я, черт побери, стала выполнять просьбу, как по команде! Ненавижу себя и эти чертовы гормоны, будь они не ладны! Почему пытаюсь угодить, да еще и кому?! Этому тирану!
Или все дело в том, что Миша обычно молчал, а тут такие отчетливые стоны и похотливые слова, которым невозможно противиться? Черт, что со мной не так?
— Так, все, хватит.
Игнат отрезвил меня, когда резко отпихнул от своего паха, схватил за волосы и потянул на себя. Я все прекрасно поняла — пришло время следующего унижения. Спасибо, мил человек, что вовремя напомнил, с кем имею дело. Вся былая эйфория мигом растворилась, оставляя после себя горькое послевкусие.
Я стояла перед ним на коленях и медлила. Знаю, что должна сама охотно запрыгнуть на его член, но… Не хочу! Пока дело не зашло до проникновения, могу себя чувствовать более-менее чистой, а так замараюсь уже ничем и никогда не отмоюсь, к сожалению. До последнего надеялась, что он выгонит меня, даст отсрочку, только зря все это.
Тиран не собирался выпускать жертву. Литвинова не смущало, что на мне надеты трусики, он отодвинул их в сторону и провел пальцами по лону, хмыкнул. Естественно, я не возбудилась, или он думал, меня заводят игры в принуждение?
Дальше все произошло так быстро, что опомнилась я от резкой, острой боли. Игнат молниеносно повалил меня на спину, зажал своим весом, чтобы не брыкалась, а затем слишком грубо толкнулся внутрь, а встретив сопротивление, стал проникать жестко.
Слезы покатились по щекам, хотя пыталась держаться стойко, не выдержала. Этот тиран (по-другому я его просто не могу назвать) наслаждался моими мучениями, толкался с каждым разом все сильнее и глубже, смакуя насилие в полной мере. Его толчки приносили лишь боль, а из-за сухого трения мне показалось, что внутри прошлись наждачкой.
До меня только сейчас дошло, как унизительно оказаться в роли жертвы, которая не имеет права сопротивляться и кричать, вынуждена терпеть, пока тирану не наскучит ею играться. Физическая боль была ничем, по сравнению с огромной душевной раной, которую Литвинов беспощадно кромсал на лоскутки, будто дикое животное когтями. Все, чего мне хотелось — поскорее пройти этот ад, напиться до потери памяти и сознания. Наверно, этот день навсегда станет черным в календаре, буду вспоминать его с содроганием и животным ужасом.
