Сварил картошку. Положил в эмалированную миску солёных подосиновиков и волнушек. Вместе они вкуснее.
Поел, не соблюдая правила английского стола, — вставать слегка голодным. Панков терпеть не может это правило.
Перечитал написанное. Вот странно, ничего не помню, как будто написал не я. Опять перечитал… Не помню! С моей-то памятью… Начало помню, а за ним — провал. Так иногда бывает, в сумерках, знакомый с детства лес, а ты забыл дорогу.
Налил в стакан сухого красного вина, вдыхая запах прошлогодних листьев в сыром берёзовом овраге.
Согрел ладонями и выпил весь стакан, хрустя волнушкой крепкого засола.
Безмозглостью нас не возьмёшь!
*
Костёр погас под моросящим дождиком, только слабый дымок зацепился за куст и висит.
И никаких желаний в отрешённости, навеянной шуршанием мельчайших капель.
Но возникает комариный звук… и тут как тут твоя обыкновенность, фамилия и год рождения.
В провалах времени комар всегда найдётся, а без него меня здесь просто не было.
Со спиннингом уже я за холмом!
*
В лесах и на воде произошло смягчение, и воздух потемнел.
Местами тихо сеется немокрый дождик.
Переворачиваю сигарету и возвращаю в пачку, чтобы не забыть — немокрый дождик, в неуловимой перемене настроений, не обозначенных на местности, но с необычной топографией раскаянья и счастья, вины и благодарности, навеянных тревожной сыростью берёз и темнотою в равнодушных ёлках.
Только всхлипнет душа и заноет забытое… и тропа, обогнув ледниковые камни, уводит от хаоса. На всём пути — знакомые ориентиры приближают к дому с любимыми самообманами.
*
— Слепые любят закрывать глаза…
Марухин и Олег молчат.
— Все зрячие, закрыв глаза, становятся слепыми, но знают, что в любой момент они прозреют, а слепые становятся зрячими… Им кажется, что они не видят, потому что закрыли глаза. И улыбаются.
Солнце стоит в зените и насквозь просвечивает воду.
Зажмурившись, я вижу колесо рулетки.
Сергей Панарин расставляет фишки, читая Пушкина:
— Мне скучно, бес.
— Всяк тварь разумная скучает.
Прозрение грозит его исчезновением, и я боюсь открыть глаза.
В двенадцать ночи в Малом зале Дома литераторов шёл вечер памяти читателя великих книг Сергея Михайловича Панарина.
Присутствовали Робинзон, Тиль Уленшпигель, д’Артаньян, Портос, Том Сойер, Геккльберри Финн.
Ноздрёв был пьян и выдворен из зала.
Портрет Панарина в цветах стоял на сцене.
Трансцендентальная трансляция перенесла его счастливую улыбку в далёкие миры.
Затянуло, — говорит Марухин.
